Форум » Архив игры » Станция "Дверь" и бутафорская деревня » Ответить
Станция "Дверь" и бутафорская деревня
Game Master: Каменистая отмель возле достаточно пологой черной скалы. Несколько маленьких хижин на деревянных настилах с отверстиями в крышах для выхода дыма костра. Самодельные перекладины из крепких веток для сушки рыбы и рыболовных сетей... Кажется, все здесь устроено для того, чтобы людям было удобно и комфортно жить в условиях дикого Острова. Вот только большая железная дверь в скале с черной восьмиугольной эмблемой немного пугает. И - тишина, нарушаемая лишь океанским прибоем... В деревне нет ни души, словно людям пришлось в одночасье покинуть ее.
Ответов - 10
Danielle Rousseau: Прошло довольно много времени, пока Даниэль добралась до деревни. Конечно, если она хотела нагнать похитителей, стоило торопиться. Однако Даниэль, напротив, шла ровным шагом, не желая слишком рано растратить силы и заботясь только о том, не обнаружили ли "другие" ее раньше, чем она сама успела толком напасть на их след. Женщина еще не думала о том, что будет делать, если ей сейчас удастся разыскать пленников. О том, как именно она сможет им помочь в одиночку, и станет ли вообще помогать или просто ограничится тем, что постарается понять, куда их ведут. Чтобы затем привести настоящую подмогу. Но такая неопределенность почему-то ее совсем не заботила, ее волновала только предстоящая встреча с "другими". Если бы француженка давно не разучилась этого делать, то сейчас она бы вдоволь посмеялась над ситуацией и над собой. Столько лет она бежала и пряталась при одной мысли о "них". И вот теперь ощущает себя чуть ли не охотником, загоняющим дичь. Поэтому когда, добравшись до деревни, Даниэль обнаружила ее совершенно пустой, то была порядком разочарована. Она по-прежнему старалась держаться как можно тише, высматривая, не затаился ли кто-то в хижинах или между скал. Но каким-то шестым чувством Руссо уже поняла, что ни похищенных, ни похитителей здесь она не обнаружит. То ли они успели скрыться, то ли их совсем здесь не было...
Esau: /Другая часть Острова. Обломок статуи/ Когда знаешь каждый уголок своей темницы - она становится омерзительна до тошноты. Давит четырьмя стенами, сжимается кубом вокруг тебя, создавая иллюзию, что она еще, еще, еще меньше... и ты с закрытыми глазами можешь воспроизвести в памяти каждую мелочь, окружающую тебя. Даже если твоя темница - большой затерянный в океане остров, потолок - высокое небо, а стены - бирюзовые пенные глубокие воды, бескрайние, упирающиеся в далекий недостижимый горизонт. Наверное, единственное, за что Исав был признателен людям, населявшим остров, так это за то, что они время от времени сооружали что-то новое. Что-то, что он мог изучать, рассматривать, возвращаться к этому время от времени и отмечать признаки разрушения. Что-то, что выделялось из бесконечной череды деревьев, камней, песка и воды... Что-то, что напоминало ему, что люди способны не только убивать друг друга, лгать, уничтожать и упускать шанс за шансом, превращая собственную жизнь в руины. Аманде не нужен был свет факелов - она нашла дорогу и без него в вечерних сгущающихся сумерках, и потом долго сидела на пороге одной из хижин, наблюдая, как темнеют бьющие в берег волны, как скала становится почти невидимой на фоне неба. А шум прибоя был все тот же, что и на другом берегу - где девушка сидела возле Джейкоба несколько часов назад. Может только, чуть громче из-за камней... Эта заброшенная деревня напоминала Исаву ту, что он не уберег много лет назад. Такие же обжитые, но пустые дома. Такая же мертвая тишина. Такая же иллюзия внезапно оборванной жизни. Вот только окровавленных гниющих на жаре тел - не было... Как будто уже нашелся тот, кто их убрал. Возможно, пребывание здесь отдавалось бы болью внутри... Если бы только было, чему болеть. Если бы он еще способен был испытывать сожаление, грусть, тоску по несбывшемуся и по тем, кого он потерял. Но внутри - пусто и гулко, как в каждой из этих заброшенных хижин. И был ли смысл притворяться, что его коробит эта параллель, когда никто, кроме гуляющих тут бестелесных призраков, не увидит и не узнает?.. Пожалуй, нет. И тут же, разрушая иллюзию бестелесности и его одиночества, раздались легкие, едва слышные шаги... Аманда вслушалась, с некоторым любопытством определяя, кого принесло сюда в такой час. Поднялась, скрылась за хижиной. Недвижимая, окаменелая, ждала, пока Даниэль осмотрит деревню, убеждаясь, что она пуста. Улыбнулась уголками губ, будто задумала что-то... Вот только глаза оставались такими же холодными и равнодушными. ..Спустя пару секунд из-за хижины, за которой спряталась Аманда, вышел мужчина - небритый, чуть растрепанный, в распахнутой легкой куртке и свободных брюках. В его взгляде, устремленном на Руссо, читались растерянность и интерес - резкий контраст с пустым, безразличным и жестким взглядом Аманды, которой не для кого было притворяться, и некого было пытаться убедить, будто она вернулась из мертвых. Чуть дрогнувший голос мужчины разрезал ночную тишину. - Даниэль?
Danielle Rousseau: Француженка уже была готова оставить деревню и отправиться обратно, пока еще оставался шанс догнать Чжина и того, кто называл себя Дорианом Прайдом. Изучая следы, она все яснее понимала, что через деревню похитители не проходили. И вообще никто не проходил уже довольно давно. Но тут женщина услышала голос, который звал ее по имени. Даниэль резко повернулась и вскинула винтовку. Человек, звавший ее, словно появился из ниоткуда. Умом она понимала, что он должен был выйти откуда-то из-за ближайших хижин, но Руссо могла поклясться, что не слышала ни шороха, не обнаружила ни следа, когда проходила там всего пару минут назад. А теперь в десятке шагов от нее стоял он. Роберт. Она сразу узнала голос, но не решилась поверить слуху. Голоса, которые Руссо не раз слышала в джунглях, тоже напоминали ей порой о людях из прошлого, и ей пришлось научиться бороться с искушением поверить им и броситься в темноту, куда они ее зазывали. Обернувшись же, Даниэль долго не могла поверить глазам. Роберт был точно таким, как она его запомнила. Все то же лицо, загорелое и обветренное, такое же молодое. Тот же удивленный взгляд, как в ту минуту, когда его ружье, нацеленное на Даниэль, почему-то не выстрелило. Он стоял всего в десятке шагов от нее, как и тогда – за мгновение до того, как Руссо разрядила в него винтовку - и снова показался ей таким же растерянным и беспомощным. И Даниэль, несмотря на то, что в руках у нее было оружие, почувствовала себя загнанной в угол. Мелькнула мысль – не сходит ли она с ума? Еще когда Даниэль впервые стала заводить разговор о «болезни», вся команда пыталась убедить ее в том, что это именно она стала вести себя странно после прибытия на остров. Кто-то из них пытался внушить ей, что болезни вовсе не существует, а кто-то даже спрашивал, не заразилась ли она сама чем-нибудь и не хочет ли утянуть остальных за собой. Со временем намеки на безумие становились все яснее. Даже Роберт уже не пресекал их, а только отворачивался и молчал. Когда один из них, кажется Монтанд, высказал при всех (наполовину в шутку и наполовину в угрозу), что если так пойдет дальше, то одержимость Даниэль может стать опасна для их с Робертом ребенка, Руссо поняла, что дело зашло слишком далеко. Тогда она решила для себя, что еще до рождения малыша заразу необходимо выжечь. И вот сейчас, шестнадцать лет спустя, она впервые решилась задать себе вопрос, который подавляла в своем сознании все это время. А что если они были правы? Что если она, Даниэль Руссо, сошла с ума и в приступе ярости перебила всю команду? Что если она без всяких на то причин застрелила отца своего ребенка? Сомнения отступили: перед ней был Роберт. Призрак или плод ее воображения – неважно. Для Даниэль сейчас он был не менее реален, чем любой другой неправдоподобный кошмар, испытанный ею за последние шестнадцать лет. Даниэль медленно опустила ружье.
Esau: Они не всегда регировали одинаково, но за столько лет Исав уже выделил для себя несколько вариаций, как живые могли встречать мертвых в его исполнении, и всегда их основой был шок. Иногда громкий, когда они в ужасе бросались прочь - сквозь джунгли, сломя голову, не разбирая пути и не в силах выдавить из себя ничего более вменяемого, чем крик, в котором были и страх, и непонимание, и растерянность, и отчаяние, все сразу, вместе и по отдельности, заплетенные в тугой узел или, наоборот, развевающиеся как флаг по ветру - рваный флаг побежденных, не желающих сдаваться, и резво удирающих с поля боя, стремясь сохранить хоть что-то. Хотя бы видимость собственной неприкосновенности. Пусть только для себя. Иногда тихий, когда воздух, казалось, исчезал вокруг, когда они не могли вдохнуть и выдохнуть, когда глазели на него расширившимися от ужаса глазами и молчали, молчали, хватая ртом пустоту, будто рыбы, выброшенные на берег. Замирали статуями - бледными, с холодной липкой испариной на лбу, с ватными руками и ногами, но закаменевшими мышцами, только благодаря которым и не оседали бессильно на землю, окончательно лишая себя возможности спастись. Иногда... безумный. И это-то было самое интересное, потому что даже Исав с его многовековым опытом не мог предсказать в точности, как поведет себя человек, чей разум дает очевидный сбой при встрече с неведомым. Наверное, только благодаря надежде встретить кого-то из третьей категории он еще занимался этим не ради достижения цели, не ради бесконечной игры в сенет с Джейкобом, растянувшейся на тысячелетия и использующей людей вместо фишек, а просто... ради того, чтобы вспомнить, что когда-то он был жив и что-то возбуждало в нем любопытство, интерес, что-то приносило радость... и вообще были эмоции кроме злобы, раздражения, оглушающей тоски и невыносимой скуки. Которые тоже являлись лишь искажением настоящих, как он сам - был искажением человека. Выглядит так же, по сути - иное. Разглядывая Даниэль, Исав ждал от нее реакции. Любой. Не то чтобы действительно хотел впечатлить женщину или довести до очередного срыва, но - с вялым любопытством вглядывался в черты лица, в напряженную позу, отмечая про себя, насколько она стала другой за эти 16 лет, для него пролетевшие как один миг. Он не стремился разыскать ее, использовать ее, убить ее. Мог бы, разумеется, если бы захотел, но... зачем? Сомнительное удовольствие уничтожить еще одного человека? Это не приблизило бы его ни на полшага к цели. Ни на капельку не сделало бы счастливее. Ни на полвдоха не сделало бы живым. - Ты изменилась, - Роберт шагнул к женщине, не меняясь в лице, в облике, невольно готовясь получить в грудь пару пуль, несмотря на опущенное ружье, несмотря на то, что ему они уже не повредят.
Danielle Rousseau: Знаете ли вы, каково это - совершить путешествие на 16 лет назад за рекордное время... скажем, за 6 секунд? Теперь Руссо доподлинно знала, как это бывает. Человек-Прошлое, стоящий перед ней, отбросил ее назад на 16 лет, и у нее попросту ослабли колени. Глядя в лицо Роберта, (Боже милостивый, он стоит перед ней спустя столько лет... после того, как она его убила! Своими собственными руками! Боже, Боже, Боже...) Даниэль снова стала той молодой, полной жизни женщиной, которая отправилась в нелегкое путешествие, следуя долгу призвания и долгу Сердца. Она носила ребенка этого мужчины, и никакие сложности не могли ее напугать, пока рядом было плечо ее будущего мужа. Глубокий вдох расширил грудную клетку Даниэль, но больше она не шевельнула ни одним мускулом. Потому что воспоминания накрыли волной и парализовали ее волю. Она вспомнила все, будто это было только вчера. Страх во время катастрофы их судна - страх не за себя и даже не за ребенка. Страх за людей, что были вместе с ней, и в первую очередь страх за Роберта: ведь что будет с ней и их нерожденным сыном или дочкой, если они потеряют отца? Казалось, что ужаснее этого не могло быть ничего на свете. Но когда они все спаслись, Руссо совсем перестала бояться. Вдали от цивилизации, в совершенно неприспособленных для беременной женщины условиях, она работала почти наравне со всеми и не волновалась о своем будущем - близком или далеком. Для душевного спокойствия ей хватало чувствовать приятную тяжесть горячих рук любимого мужчины на своем животе, когда в конце очередного длинного-длинного дня они отдыхали вдвоем. Да, в эти моменты она чувствовала себя самой счастливой... На этом опасном, чужом, отрезанном от Большого Мира Острове Даниэль ощущала Счастье тогда и, пожалуй, еще однажды - когда Саид починил ее музыкальную шкатулку. (- Руссо это фамилия. А как ваше имя?) Что из этого было недавно, а что давно, Руссо не могла разобрать. Разум обособился, стал самостоятельным, отдельным от нее и ее желаний. Но тут дорога воспоминаний привела ее на совсем другой отрезок памяти. Туда, где она лежала на кое-как сваленных на землю спальных мешках, лежала на боку, и тупая привычная боль сводила поясницу и живот. Но не это мешало ей спать - к этой боли добавился липкий колючий ужас, словно таракан, ползающий по затылку и не дававший ей заснуть часами. Даниэль смотрела и смотрела на Роберта, на едва различимый в темноте профиль, и ей хотелось кричать, и кричать, и кричать. Потому что она видела, что он Болен. Как и остальные. Все, без исключения. Они должны были умереть - так и только так она могла защитить свое нерожденное дитя, над которым судьба сыграла такую злую, подлую шутку... У нее не было выбора, точно не было. Она все сделала Правильно. (- Слышишь?! Это ради ребенка! Ради ребенка!!!) Даниэль продолжала смотреть. Смотреть на лицо, которое целовала наяву бессчисленное число раз. И целовала в своей памяти все эти годы, раз за разом предательски или спасительно стирая очертания резких скул, высокого лба, чуть выступающего над темными бровями, тонкую кожу век с трогательными пушистыми ресницами, крупный длинный нос с маленькой родинкой на переносице, которая была видна ей даже с такого расстояния... Она забыла Роберта, как если бы в этом ее мозг нашел спасение... Но вот он стоял перед ней, стоял и смотрел, издевался своей неподдельной реальностью, какой бы при этом у него ни был вид. Воздух остро пах морской солью, приносимой слабым ветром, как бы говоря: "Нет, Даниэль, тебе это не кажется, это правда происходит". И тут Роберт стал расплываться в ее глазах, раздваиваться и двигаться. Она не видела, как он сделал шаг в ее сторону, а видела, как два нечетких силуэта, накладываясь друг на друга, поползли куда-то вбок и вперед. И его голос раздавался уже не в воздухе, прохладном и влажном, а у нее в голове: - Ты изменилась. Руки сами вскинули винтовку, и сквозь влажную пелену, Даниэль хрипло отрезала: - Не подходи, а не то я убью тебя еще раз. Эти слова дались ей тяжело: в горле пересохло, а единственным ее желанием стало вновь сфокусировать зрение, и поскорее. Чтобы видеть призрака или самого Дьявола, который пришел за ней, чтобы воздать грешнице по заслугам. Чтобы стать грешником, достаточно родиться, а чтобы стать святым, не достаточно даже умереть. Она не знала, откуда пришла эта мысль, но она уже решилась не сдаваться и ни перед чем не отступать, даже если откажет рассудок. Если уже не отказал 16 лет назад.
Esau: Первый шаг оказался последним, и Роберт замер, будто испугавшись угрозы, будто пригвожденный к земле еще не выпущенными из ружья пулями... будто они всерьез могли оказаться для него опасными. Замер и выдохнул с толикой разочарования, вскинув руки, укрываясь невидимым эфемерным щитом от Даниэль, от ее агрессии, недоверия, безумия и одиночества и одновременно с этим сдаваясь на ее милость, признавая ее силу и власть, ее право всадить в грудь давно умершему человеку еще несколько пуль. Эдакий запоздавший на 16 лет контрольный выстрел... Вот только она пока не понимает, что это не поможет. И до того, как француженка осознает, что двух смертей не бывает и что стоящее перед ней - искусная подделка, гораздо более опасная, чем оригинал, одержимый неведомой заразой, Исав может разыгрывать привычный и набивший оскомину фарс. Притворяться чьим-то близким... как ему это знакомо. Как привычно. Надеть чью-то личность как пальто, с той же легкостью, не задумываясь, не принимая всерьез ни того, кого он изображает, ни того, для кого весь этот спектакль. Потому что единственный зритель в действительности один - сам Исав. А та, что стоит перед ним с ружьем, напряженно подрагивающим в руках, как будто уже чувствующих отдачу от выстрела, лишь статист. И важна чуть более остального реквизита на Острове, которому Исав позволяет существовать потому, что слишком редко сюда завозят хоть какое-то обновление. Наверное, если бы он еще мог испытывать всерьез жалость и сочувствие, он бы испытывал их и к Руссо, и к остальным, кто искренне верил, что обрел в его лице покойного близкого. Но кому как ни ему знать лучше прочих - мертвые не возвращаются. И те бледные призраки, что невесомо скользят между деревьев в джунглях и шепчут из междумирья, пугая живущих, никогда не найдут дорогу назад. В отличие от Исава. Счастливец ли, проклятый ли, он стоял перед женщиной, склонив голову, даже не пытаясь понять, будит ли это в нем хотя бы какие-то чувства. Потому что если бы дал себе волю прислушаться, то обнаружил лишь гулкое раздражение и безмерную скуку. И, свернув ей шею одним молниеносным движением, умчался в джунгли в виде черного облака... - Ты правда хочешь повторить ту же ошибку?.. - он взглянул на Руссо исподлобья, искренне интересуясь, выискивая в ее лице и облике подсказки, указывающие на то, что она хоть немного сожалеет об убийстве. Впрочем, было ли ему всерьез до этого дело? Определенно нет.
Danielle Rousseau: вот хорошо героям - они, в отличие от нас самих, даже не подозревают, что они лишь статисты. холодок по спине от Вас, сударь. - Разве это было ошибкой? Разве, Роберт? - она стояла в полной боевой готовности и умудрялась при этом обращаться к убитому ей когда-то любимому так, будто они беседовали о том, куда поступать учиться их ребенку. Ее брови были сведены к переносице, беспокойный недоверчивый взгляд был устремлен поверх прицела винтовки, палец завис в миллиметрах от спускового курка. Теперь она готова была признать, что тоже больна. Но не тогда, а сейчас, раз ей начали являться призраки. И винтовка в сущности была бесполезна. Просто она сохраняла хоть какую-то дистанцию между ее обладательницей и тем, кто принял облик ее несостоявшегося мужа. Руссо была полностью уверена, что оружие ее не защитит. Ее защитой стал ее собственный разум. Который упорно твердил, что если это происходит, значит зачем-то так нужно. Ведь сколько бы она не пыталась себя обмануть, она сотни... тысячи раз думала о том, как бы все сложилось, не прими она на себя бремя того тяжкого решения. - Пусть даже и было... - Даниэль не заметила, как в ее чуть расслабившихся руках, дуло винтовки сместилось немного ниже. - Обратной дороги нет. Ты пришел, чтобы отомстить? Чтобы убить меня? Это ничего не изменит. Ты мертв, а я живу, хотя такой жизни я бы предпочла смерть. И если бы не ничтожная надежда на то, что наша Алекс все еще жива, я бы сейчас здесь не стояла... Внутренний голос, он же Автопилот и Система безопасности в одном, завопил от изумления и ужаса и тщетно попытался эвакуироваться с тонущего корабля по имени Даниэль Руссо. На что она только горько поморщилась. - Чего ты хочешь ? - обреченно и сухо спросила она. И приготовилась умереть в ту же секунду, если к этому вообще можно быть готовым.
Esau: держу марку, Миледи).. Хороший вопрос. На миг Исавом овладело желание сказать ей правду - нет, не затем, чтобы поделиться, и не потому, что эта женщина, возможно, могла бы его понять как никто другой, потому что именно одержимость роднит их, как никогда доселе. Ее одержимость вернуть дочь против его одержимости покинуть Остров. И тогда он спокойным голосом или, напротив, безумно хохоча в пустоту, расскажет, что ее 16 лет поисков - ничто против его двух тысяч лет. Что в этом месте можно ждать необходимого веками. Что тому, кто здесь главный, нет никакого дела до людей в целом... и до нелюдей, в общем-то, тоже. Что в этом бесконечном водовороте времени, который засасывает все, начиная с того, что тебе дорого, и заканчивая твоей личностью как таковой, Руссо не первая и не последняя безжалостно перемолотая, поломанная, ненужная и выброшенная на обочину на полтора десятка лет лишь затем, чтобы потом вернуться и завершить самоуничтожение, необратимо начавшееся в ту секунду, когда нога ее ступила на обманчиво-мягкий песок островного берега. И что он сам, Исав, исполняет здесь роль санитара, подчищая за нерадивым и равнодушных братом то и тех, кого Джейкоб бросил на произвол судьбы после того, как отобрал эту самую судьбу. Поймет ли она это? Поверит ли? А самое главное - что изменится от этого?.. Хоть что-то изменится?!.. Или... или она, сторонняя, непричастная, непредвиденная, поднимет ружье против того, кто запер Исава в клетке сотни лет назад, и выстрелит - так же уверенно и без колебаний, как в своего мужа?.. И тогда оковы рухнут, рухнут для всех - правда, воспользоваться этим сможет лишь сам Исав. А большего ему и не нужно. Пока кандидаты, паникуя от нехватки информации и ужаса осознания давящей глобальности, будут перекидывать друг другу, словно мяч, ту власть, что кто-то из них обязан принять после смерти Джейкоба, его брат найдет дорогу прочь отсюда и, наконец, откроет для себя огромный реальный мир, породивший каждого пришедшего на Остров; мир, в который им уже не вернуться. Или Джейкоб успеет уговорить ее опустить ружье до того, как Даниэль найдет в себе силы выстрелить, и в очередной раз посмеется над Исавом?.. Он пропустил мимо ее слова про смерть, про жизнь и про месть - почти не слушая, поскольку они относились к Роберту, а никак не к нему самому. И лишь на последней фразе устремил взгляд прямо ей в глаза, как будто не было ружья между ними, как будто он был способен легко и просто подойти ближе, как будто Руссо могла понять, что именно он имеет в виду и зачем вообще пришел к ней... Как будто желание поговорить с ней было для Роберта-Исава весомее повторной смерти. - Я хочу, чтобы ты искупила свою вину, Даниэль, - мягко, с жалостью, с уютно обволакивающим сочувствием проговорил мужчина, опуская руки. - За то, что ты сделала со мной... и с нашей Алекс.
Danielle Rousseau: Руссо тряхнуло так, будто по всему телу прошел легкий электрический заряд и исчез где-то в районе затылка, в том месте, где голова соединяется с шеей. Она вздрогнула, непроизвольно дернув головой. - Как?... - вопрос соскользнул с языка прежде, чем в голове пронеслась хоть какая-то мысль. На мгновение ей показалось, что сейчас земля разверзнется под ее ногами, небо рухнет, случится нечто столь катастрофическое, что ни один разум не сможет объять или осмыслить, и ей вдруг стало так страшно, что она не может даже зажмуриться, потому что взгляд Роберта не отпускает, держит и не дает ей пошевелиться... Даниэль вдруг почувствовала, как немеют руки. Кисти покалывало мелкими иголками. То жуткое мгновение осталось позади. Она все еще стояла ногами на грешной, но твердой земле. - Как можно искупить такую вину? Глаза, которые она никак не могла закрыть, подернулись слезами. Она видела перед собой не воскресшего из мертвых любимого мужчину, нет. Ее мысленный взор нежно воскрешал в памяти ее дочурку, какой Руссо видела ее последний раз - округлое личико с нежным алым румянцем, хрупкие маленькие ручки, голубые-голубые глаза, совсем как у мамы... Самый прекрасный маленький человечек в целом Мире, которого она не уберегла... Один-единственный вздох-всхлип повис в глубокой странной тишине, отдаленной от мира простых людей и здравомыслия на бесконечное количество бессонных ночей, криков о помощи, бессильных ударов о равнодушную землю Острова. Боль потери, самой кошмарной боли - матери, потерявшей свое дитя, - вернулась к Руссо такой же невыносимой, как это было в те, первые дни после похищения Алекс.
Esau: Интересно, что она сделала бы, как среагировала, если бы он в этот момент улыбнулся? Улыбнулся неприятно, с холодной рассчетливостью, с колкой твердостью во взгляде. Пусть не злорадно и без насмешки, но - совсем не так, как должен улыбаться вернувшийся с того света любящий муж... И уничтожил бы ту невесомую едва заметную связь, которая установилась сейчас между ними и крепла, крепла с каждой секундой, когда Даниэль не жала на курок, а Роберт незаметно и аккуратно, пользуясь тем, что в глазах ее блестят крупные капли слез и она едва ли может полностью контролировать ситуацию, делает маленький шаг вперед. - Я подскажу. Я помогу, - и снова это сочувствие, сопереживание, даже теплота в голосе... откуда? Начиная с 13 лет, когда ему открылась правда, когда весь его скучный и однообразный, но уютный мирок рухнул в одночасье, когда истина и одиночество вбились в него неожиданно тяжелыми и твердыми кулаками брата, он разучился полноценно испытывать это ощущение. Правда, сам осознал далеко не сразу... Только видел, что община, где он жил, существует по каким-то другим, ему не слишком доступным правилам. Позднее, когда рана предательства затянулась, когда пустота от отсутствия Джейкоба рядом стала будто кровоточить подтачивающей волю к жизни тоской, когда перед глазами люди были такими... людьми, даже здесь, на острове, умудрявшимися отравлять и радовать друг друга эмоциями, чувствами, всем тем человеческим, без чего они просто не могли жить, Исав стал понимать, что отличается, и, быть может, Мать в чем-то была права. В том, что, несмотря на тягу сбежать, он все же был до основания пропитан духом Острова, и даже то, что было в нем черного и неправильного, едва ли всерьез перекликалось с теми же качествами общинников. Он жил... как будто наполовину, жил ожиданием и будущим, рассматривая, изучая, делая выводы, но едва ли участвуя эмоционально в том, где варились остальные. Они мечтали добраться домой, он мечтал выбраться из дома - может, в этом вся разница?.. Но только чем больше Исав узначал людей, тем меньше испытывал человеческого, лишь отражая в себе их страсти и переживания, но не чувствуя глубоко. Глубоко были лишь двое. Брат, с которым они нашли возможность встречаться время от времени... и Мать, при воспоминании о которой боль мешалась с любовью, приправленной ненавистью, и заставляла натужно выдохнуть и переключить, переключить, переключить чертовы мысли на что-то другое. Но ни к тому, ни к другой Исав уже не испытывал прежней теплоты. Той самой, которая сейчас заполняла глаза Роберта. Той самой, которую за много сотен лет научился подделывать Исав. - Надо отомстить, Даниэль. Тому, кто заставил тебя сойти с ума. Тому, кто сделал со мной это... твоими руками, милая, - зря, зря последнее слово. Не переигрывает ли? Роберт протянул руку и коснулся дула ружья, слегка нажимая пальцами вниз, чтобы Руссо совсем опустила оружие (и заодно всерьез ощутила, что он, ее вернувшийся с того света муж, материален). - Тогда ты снова станешь свободна. И лучше бы Руссо не догадываться раньше времени, что за свободу обещает ей человек с лицом покойного любимого...
полная версия страницы