Форум » Альтернативная Реальность » Помоги мне » Ответить
Помоги мне
Game Master: Название эпизода: "Помоги мне". Место действия: Бюро ритуальных услуг Лутцгера; улицы города. Лос-Анджелес. Время: через несколько дней после приземления Oceanic 815; вечер. Действующие лица и информация: Noah Lutzger: одет в черный костюм, белую рубашку в тонкую полоску, черные ботинки. Raven Adams: черная кофта на мелких пуговицах спереди, черная юбка длиной чуть ниже коленей, черные лодочки на каблуке; расстегнутый белый плащ. Miles Straume (NPC): полицейская форма. Количество участников: ограничено. Предыстория: Контора Лутцгера только что организовала похороны отца Рэйвен. Девушка навещает офис похоронного бюро, чтобы до конца расплатиться за его услуги, не подозревая о том, что ей придется вернуться туда еще раз. Предшествующие эпизоды: отсутствуют.
Ответов - 76, стр:
1 2 All
Noah Lutzger: - Осторожнее! - Он не смог помочь Рэйвен устоять на ногах никак иначе, кроме как быстро обхватив ее талию обеими руками. В этих вынужденных объятиях Лутцгер ощутил кожей упругость ее теплого, несмотря на освежающую вечернюю прохладу, тела, опрокинувшуюся на его грудную клетку, струю ее прерывистого дыхания, пощекотавшего подбородок, сморгнул чересчур откровенный взгляд, прикованный ее распахнутым плащом. В тот самый момент, когда Ноа поймал девушку, как бейсбольная перчатка хватает мяч, у него возникло секундное ощущение, будто они не стоят на тротуаре, прижавшись друг к другу, а падают вниз, вниз, глубоко, он придавливает ее своим весом и упирается ладонями в какую-то смутно осязаемую, твердую как камень поверхность со странными колдобинами. Забавно, от такого количества выпивки голова у меня никогда не кружилась, тем более так необычно. - Ты цела? - спросил Лутцгер чуть виновато, понимая, что, вполне возможно, именно из-за лишнего бокала Рэйвен и оступилась, а открывал бутылку и наливал алкоголь все-таки Ноа. А еще совестнее было от того, что он не мог взять в толк, как нужно было поступить иначе, чтобы сейчас градус и красота его визави не захватывали над ним власть, еще жарче накаляя напряжение. - Тебе не холодно? - последовал еще один негромкий вопрос, и Ноа указал одним взглядом на глубокий вырез блузки Рэйвен. Голос его завибрировал, скрывая волнение, выказывающее чувства здорового мужчины при первых прикосновениях к желанной женщине, но для полисмена слова прозвучали, скорее как неодобрительное "Прикройся, эти типы, которые только что прошли мимо, на тебя глазели", если тот, конечно, не счел за труд прислушаться. Лутцгер действительно заметил нетрезвую троицу, проводил ее взором и так до сих пор о ней и не забыл. Эти три темных силуэта, прокатившиеся мимо как тени, дали ему железную уверенность в том, что сейчас они с Рэйвен делают все правильно. Брошенный в ее сторону взгляд, полный вожделения, не ускользнул от внимания Гробовщика, и он помрачнел, воображая, что, скорее всего, поход до машины в одиночку увенчался бы для Рэйвен неприятным общением с этой пьянью, а куда бы оно зашло, не будь с ней Лутцгера и полицейского, он даже боялся представить. Если бы в этом городе было безопасно ходить вечером, красивых женщин не хоронили бы в закрытых гробах. Между тем, человек, знавший о безопасности в ЛА почти все, поблескивая значком, выжидательно смотрел на пару. В его позе читалось нетерпение, однако по какой-то причине Лутцгеру не показалось, что коп прямо уж мечтает поскорее от них отделаться, сунув нос в паспорт Рэйвен. Внезапно его мысль переключилась на второго полицейского, у которого сейчас будет достаточно времени, чтобы покинуть автомобиль и безо всякого ордера проникнуть в контору - перетрясти шкафы Лутцгера на предмет скелетов. На миг Гробовщиком овладело сильное желание вернуться назад, и он сделал над собой усилие, чтобы не оглянуться в сторону офиса. По хребту словно прокатился тугой валик. Для кого-то крепостью был дом, а для Ноа - бюро, независимо от того, какие праведные мысли приходили к нему в голову в этот вечер. Но даже не это было так важно. Только дай ей уйти с миром, - взмолился Гробовщик мысленно то ли собственной выдержке, то ли высшим силам, чувствуя, как над ним с Рэйвен нависает новая угроза.
Raven Adams: Она растерянно и чуть помедлив кивнула на первый вопрос, и отвела глаза после второго. Холодно?.. Нет, ей и чуть раньше, когда они втроем шли по вечерней улице, когда ветер прохладой гладил лицо и шею, и теребил волосы, не было холодно, то ли от выпитого, то ли Рэйвен просто не осознавала этого, пытаясь сосредоточить расплывающиеся мысли на спектакле, который они отыгрывали с Лутцгером. А теперь, когда он держит ее так крепко и бережно, что хотя ее ноги и касаются асфальта, она почти не опирается на них, когда его голос чуть заметно подрагивает, выдавая смутное волнение, и взгляд скользит в упор, и она почти чувствует его кожей, ей... жарко. Выглядишь как проститутка, Адамс. Ведешь себя тоже. Как пьяная проститутка. Отвела глаза, попыталась чуть отстраниться, пальцы на его плечах - едва касаясь, ни намека на объятие. Боковое зрение невольно выхватило невысокую фигуру полицеского. Она не уйдет, никуда не уйдет... по крайней мере, сейчас. По крайней мере, пока ее не отпустят со сцены. Смущенно и лукаво улыбнувшись, Рэйвен вновь подняла глаза на Гробовщика и чуть подалась вперед, аккуратно и ласково касаясь его носа кончиком своего. - Сегодня больше никакого коньяка, - мягко пожурила она мужчину. - Иначе мне придется до утра остаться в твоем офисе. И уже решительнее уперлась ладонями в его плечи, высвобождаясь из объятий Лутцгера, чтобы продолжить путь. Но, едва твердо встав на ноги, охнула и согнулась, ухватившись лодыжку - подвернутая нога отозвалась резкой болью. Чтобы не упасть, Рэйвен пришлось вцепиться свободной рукой в пиджак Гробовщика, и облокотиться плечом о его грудь - стоять на каблуках на одной ноге, будучи пьяной, она была не способна. - Все нормально, я сейчас, - быстро проговорила девушка, потирая саднящую лодышку и едва не поскуливая от волн тупой боли, пульсом расходящихся от подвернутого сустава. Больше всего она опасалась за то, что китаец решит, будто она специально задерживает их в дороге до машины, и ей есть что скрывать. - Вот дьявол... - Рэй втянула воздух сквозь зубы и, словно ребенок, подпрыгнула на одной ноге. - В другой раз не буду лениться заезжать к тебе в переулок... Другого раза не будет, - четко и хладнокровно проскочила мысль, пока голос с нежным и досадливым упреком обнадеживал мужчину. Что бы ни произошло, она больше никогда не встретится с Ноа Лутцгером, и даже улицу, где расположен его офис, будет стараться объезжать. Только бы выбраться отсюда... - Джерри, не надо, - долетел до них незнакомый голос, и через мгновение раздался другой, совсем близко и немного насмешливо: - Девушка, вам помощь не нужна? Рэйвен подняла глаза - возвышаясь над Лутцгером на полголовы, если не больше, сверху вниз на нее смотрел мужчина из той подвыпившей компании, что недавно так откровенно пялилась на ее грудь. Впрочем, ему и сейчас было трудно удерживать взгляд на уровне ее лица, тот так и норовил сползти ниже, где в вырезе кофты, благодаря тому, что девушка стояла, склонившись, открывался великолепный обзор. Ее обычно не слишком задевало внимание со стороны окружающих, или же наоборот - невнимание, но сейчас Рэйвен почувствовала себя неуютно. Утешало лишь то, что в присутствии полицейского этот Джерри вряд ли позволит себе нечто большее, нежели откровенные взгляды. И все-таки она машинально чуть сильнее потянула за пиджак Лутцгера, обращая на себя его внимание.
Noah Lutzger: Она виртуозно, безнаказанно и цинично играла, электризуя несколько миллиметров воздуха между их лицами, щекоча слух мурлыкающим тоном. Но она права - больше никакого коньяка. Ситуация и так для них опасна, и не только из-за необдуманной лжи и трупов среди швабр. Опасность заключалась в том, что даже нельзя было назвать переигрыванием, ибо об актерских способностях Лутцгера и говорить было нечего - их не существовало в природе, думал он. Тем не менее, играл он в своем роде гениально, и это напоминало Ноа старое поверье, что актеры водят дружбу с потусторонними силами, когда их личина становится частью их натуры, когда в сознании отворяется потайная дверь, ведущая в параллельный мир, где исполнитель роли слит с персонажем в одно. У Лутцгера эту дверь, казалось, теребил сквозняк, то ошарашивая и интригуя его реальностью и живостью постановки, то возвращая в настоящее. Дежа-вю, какой-то интуитивный зов на уровне выше чутья, смятение, неизвестность - пятьдесят граммов открыли бы эту дверь окончательно и выпустили бы все это вместе с несущимися по нейронам мыслями, оторванными от его настоящей жизни, за которые он не сможет ухватиться, постоянно спрашивая себя: о чем ты думаешь? о чем ты думаешь? о чем ты думаешь? Это Рэйвен колдует. Выпускает между ними чертенка, по-эскимосски касается его лица, с особенной обворожительностью соединяя два раскосых карих глаза в один, становится центром его поля зрения, очаровывает и заставляет думать, что он попал под гипноз, густой и ароматный, как растопленный шоколад. У тебя просто не было женщины со дня Всемирного Потопа. Лутцгер решил описать свое состояние предельно понятным образом, потому что то, понимание чего было ему неподвластно, в данный момент пугало - он и так не ощущал власти над внешним миром, не хватало еще потерять контроль над собой. Поэтому укорять себя за влечение и за то, что на долю секунды он воспринял фразу о "до утра" вполне серьезно, гораздо удобнее. - Очень больно? - заботливо спросил Гробовщик, подавив смущенный кашель и все еще поддерживая Рэйвен, цепляющуюся за его пиджак, опустив руки вдоль ее талии. Лучше вообще не заезжать в этот переулок, потому что непонятно, к какой части моих клиентов принадлежать хуже. Не слишком радостно встретить похоронных дел мастера - это еще причина нам больше не видеться. Не хотелось думать сейчас об этих причинах, но эта мысль будет забивать кол в его голову до тех пор, пока она окончательно не уйдет, а может быть, и после. Сейчас же Ноа по-прежнему хочется, чтобы их путешествие поскорее закончилось, и полицейский, который, возможно, в данный момент чует, как Лутцгеру охота снять напряжение, забыл о них обоих. Ведите меня, ведите, - мысленно торопит он Рэйвен, когда на сцену вдруг заявляется двухметровый подвыпивший бугай, отделившийся от компании, которая только что их миновала. Глядя на копа и Луцгера сверху вниз, он явно давит авторитетом, но рост - видимо, единственное, что он способен противопоставить полицейскому значку и убийственной вежливости. - Нет, у нас все в порядке, - расставляя акценты на местоимениях, произносит Ноа холодно. Звучит почти как "Она со мной" - фраза, которую он давно по-подростковому мечтал произнести в компании женщины, но нужные слова никогда не приходили к нему в подходящий момент. Впрочем, в такой интерпретации это оказалось даже вкуснее, если учесть, что страж порядка среагировал позже, светанув удостоверением. - Вопросы есть? - нетерпеливо поинтересовался он, и его лицо склеилось в гримасу "Проваливай". Зачем полицейский с тем же нетерпением обратился к Рэйвен: - Идти можете?
Raven Adams: Продемонстрированный китайцем документ заставил Джерри недовольно поморщиться, бормотнуть что-то в духе "да я всего лишь помочь хотел", и с видимой неохотой удалиться к ожидавшим его товарищам, бросив напоследок взгляд в декольте Рэйвен. Девушка проводила его глазами, словно желая убедиться, что он ушел, после чего выпрямилась и осторожно ступила на подвернутую ногу - боль заметно утихла, и, хотя ощущения все равно были не из приятных, казалось, что никакого серьезного повреждения вроде вывиха или растяжения нет. И, только приняв вертикальное положение, свободной рукой запахнула плащ на груди, хотя в этом, казалось, уже не было необходимости. - Да, - кивнула она на вопрос полисмена и опять ухватила Лутцгера под руку. - Идем. Теперь они передвигались медленее, Рэйвен прихрамывала, опираясь на Гробовщика; спустя недолгое время высокие и не очень строения по обе стороны от дороги закончились, и перед путниками развернулся широкий, сияющий огнями и подрагивающий от скорости несущихся автомобилей проспект. - Моя машина, - прямо глядя на полицейского, девушка быстрым жестом указала на синий Шевроле, стоящий возле обочины невдалеке. Хотя желание побыстрее обозначить свой автомобиль было продиктовано скорее тем, чтобы не дать Лутцгеру заметно растеряться, запнуться, замедлить шаг на развилке и искать взглядом, пытаясь догадаться, какой именно железный конь из десятков припаркованных в зоне видимости принадлежит ей. Сжала его руку пальцами сильнее, направляя - "иди уверенно, я помогу," - а сама чуть приотстала, выпуская мужчину на полшага вперед. Теперь, когда он уже знает, куда идти, самое время позволить ему быть лидером в глазах полисмена. Когда процессия остановилась возле автомобиля, Рэйвен отпустила руку Ноа, отстранилась, и холодный ветер, заметно усилившийся на открытом пространстве, ворвался между ними. Порывшись в карманах, она выудила, наконец, ключи с брелоком, и от движения незастегнутый плащ снова разошелся на груди, но сейчас ее это уже не заботило. Привычным и легким жестом отключила сигнализацию, стала открывать переднюю дверь со стороны пассажира, и не с первого раза попала в замок. Рассмеялась легко, отшутилась чем-то вроде "за руль мне сейчас нельзя", и со второй попытки дверь, наконец, открыла, распахнула широко, открывая взорам мужчин сиденье с разбросанными по нему мелочами из женской сумочки - от косметики и жевательной резинки до бумажника и невесть как оказавшегося там давно потерянного браслета из черненого серебра. Рэйвен склонилась над своими нехитрыми пожитками, доставая заваленный вещами паспорт, и вдруг замерла на мгновение, вздрогнула чуть заметно, словно получив неожиданный удар по лицу. Все то, что она сейчас так небрежно распихивала в стороны в поисках паспорта, лежало на черном шарфе - легком, ажурном, и вряд ли хоть как-то похожим на то, чем он служил сегодня. Траурный платок, накинутый на ее волосы, когда она стояла сначала в храме, а потом на кладбище возле гроба отца. Господи, а она ведь едва ли не забыла, что все это происходило сегодня... А кажется, что уже так давно, так невыносимо давно... Воспоминания нахлынули, утягивая ее в душный омут боли и скорби. Весь мир вмиг растерял свои краски, став монохромным, словно старое кино. Все светлое превратилось в белое, как ее неуместный вызывающий плащ. Все темное превратилось в черное, как этот лежащий на сидении шарф. А яркое... просто исчезло, стало прозрачным, затянулось непонятной дымкой, как та дыра у нее внутри, что она почти не чувствовала и не замечала в последние бесконечно долгие минуты... Ее хватило на то, чтобы взять паспорт и протянуть его полицейскому. Хватило на вымученную улыбку, когда китаец бросил внимательный взгляд сначала на фото в документе, а потом на ее лицо, и эта вымученность была знакома каждому, кого хоть раз сличали с его же собственной фотографией - "да вот же я, как есть, не сомневайтесь"... Хватило, чтобы почувствовать, что резкий порыв ветра бьет ей в лицо, разметывает волосы, бросает в стороны полы незапахнутого плаща, пробирается под одежду, обдувает холодом, от которого ее мгновенно пробирает дрожь... Но сил держать маску больше нет, и сил удержать жгущие глаза слезы нет тоже. И потому ей остается только отвернуться от тщательно изучающего паспорт полицейского, и уткнуться в единственного, кто сейчас способен понять, что именно с ней происходит, и кто способен помочь ей перешагнуть этот будто бы выпавший из памяти кусок спектакля, поработать суфлером и дублером, прикрыть и позволить ей передохнуть, да так, чтобы зритель ничего не заметил и не понял... Почти не видя, Рэйвен наощупь обняла Лутцгера, запустив руки под его пиджак, наугад уткнулась лицом в его шею, судорожно выдохнула за воротник его рубашки и замерла, задержала дыхание, задержала рвущийся наружу всхлип, часто моргая, пытаясь удержать и слезы тоже, щекоча ресницами его кожу. Янемогунемогунемогу........ Руки сжались в кулаки, стискивая и сминая рубашку, костяшки пальцев до боли впились в его спину. Наверное, со стороны все смотрелось вполне естественно. Наверное, она все также виделась выпившей женщиной, тянущейся к физическому контакту с любимым. И хорошо, что звуки автомобильного проспекта заглушили ее сдавленный выдох, почти стон, и темнота скрыла ее напряженную дрожь, которая вряд ли имела что-то общее с дрожью от вечернего холода. Но Рэйвен, отчаянно прижимаясь к Гробовщику, об этом не думала. Ей не нужно было сочувствие. Ей не нужно было утешение. И даже защиты она не просила... А только - передышки. Несколько долгих мгновений вне сцены, пока полисмен разглядывает ее паспорт, и, возможно, задает пару вопросов, в ответ на которые импровизировать придется не ей. Несколько долгих мгновений, чтобы она могла отдышаться, сглотнуть подступившие к глазам слезы, чуть расслабить сведенные от напряжения мышцы во всем теле и вновь нацепить улыбку на искусанные губы. Несколько долгих мгновений, в течение которых она - настоящая...
Noah Lutzger: Он попытался выглядеть как можно естественнее, по-хозяйски опираясь одной рукой о полированную крышу изящного седана. Лутцгер словно писал рассказ, обозначая каждым подобным жестом точку в очередном предложении, и, наверно, сейчас написал бы что-то вроде "Герой уверенно облокотился о дорогой синий Шевроле, лаская пальцами его гладкую полировку, словно спину его хозяйки", если бы только его воспитание и род занятий способствовали изящной словесности и поэзии. Его рассказ невербален, но полицейский, стоящий около багажника, от этого не перестает быть читателем, и перед ним Ноа будет делать то, от чего у него мурашки бегут по коже - не отходить ни на шаг от этой женщины, с замиранием сердца понимая, что неспроста говорят, будто любой вымысел помогает человеку узнать какую-то истину о себе самом. Гробовщику казалось, что он стоит на пороге именно такого открытия, иначе он бы не чувствовал себя так необычно. Там, где-то глубоко, за гранью между игрой и настоящим флиртом, за его вполне природной галантностью и заботой, окутывающей Рэйвен, за диалогом их тел и взглядов что-то есть, и часть его забивается в угол, понимая, что с этим знанием придется дальше жить, а другая гонится за ним и никак не может ухватить, чтоб хотя бы увидеть, что это такое. Лутцгер на секунду прикрыл глаза, то ли оттого, что его слепил белый свет витрины ближайшего магазинчика - его усталый взгляд упал на фигуру большого белого медведя в витрине и отрешенно задержался на игрушке - то ли сейчас ему было особенно тяжело заниматься самокопанием. Вновь подняв веки, Гробовщик украдкой, из чистого любопытства через щель приоткрытой дверцы авто заглянул внутрь кожаного салона, и черный шарфик тоже привлек его внимание, отрезвив как пощечина. Должно быть, сейчас она ненавидит меня больше всего на свете, - подумал Лутцгер с упавшим сердцем. - Я втянул ее в историю в такой траурный день, напоил, спровоцировал этот спектакль, в то время как ей нужно ехать домой, отключить телефон, поснимать отовсюду портреты отца, оставив какой-нибудь один, напиться в одиночестве и спать, спать, спать. Так делают практически все. Почему-то считается, что иначе ты не в трауре. Иначе тебе все равно. Видимо, я заставил ее чувствовать себя полным ничтожеством. Но это не так. - Пока единственная истина, которая открылась Ноа, заключалась в том, что он был опасен. На ее месте я бы думал, какая же я скотина, - подумал он за миг до того, как Рэйвен прижалась к нему, беззащитно и трогательно, чуть не плача, заставляя Лутцгера стушеваться, начать нервно дрожать под прикосновением ее ресниц и таять, не осознавая, разжигают ли эти грустные объятия его чувство вины или наоборот утешают. Однако не его сейчас надо утешать, не ему отдавать тепло и не в него вселять чувство защищенности. В ее еле слышном прерывистом дыхании, дрожи ее пальцев на своей спине, в ее молчании, и по тому, как она стремится снять напряжение с опущенных плеч, падая на его грудную клетку, Лутцгер ощутил, что это уже не понарошку, что она вся, целиком, ищет у него поддержки, как искала, когда он вытащил ее из запертого гроба полубесчувственную. Это уже не игра. Она вспомнила, кто она, и где должна находиться, благодаря куску черной ткани. Намотать этот шарф на палец. Намотать на палец прядь ее волос. Наверно, желать этого сейчас - верх низости. Я знаю, я знаю, я знаю. Лутцгер молча кладет ладонь на склоненную голову девушки, ее волосы на ощупь такие же гладкие, как корпус ее автомобиля под пальцами другой его руки, и почти такие же прохладные из-за уличного воздуха - он осторожно теребит их, и лишь тогда ощущает тепло. Я знаю, что ты чувствуешь. Пустота. Которая накатывает, когда ты куда-то бежишь, что-то делаешь со своей жизнью, развлекаешься, и внезапно вспоминаешь, что дорогого тебе человека больше нет. И тогда ты задаешь себе вопрос - а смысл? И тебе хочется в тихую гавань, утонуть там в своей печали о том, что никогда не будет как раньше. Так, Рэйвен? Все хорошо, все хорошо, - повторял Лутцгер мысленно, и в этом ему можно было верить. Рэйвен можно было бы плакать сейчас на его груди, в полной уверенности, что он понимает, пока она бы слушала вполуха его бесполезные "Простите меня, простите", если бы не третий-лишний. - Ваши документы в порядке, - сухо произнес коп, отдавая паспорт. Рэйвен не пошевелилась, и Лутцгер поспешил сам взять кожаную корочку, глядя на стража порядка с немым вопросом, потому что тот, кажется, хотел сказать еще что-то. Полицейский действительно кашлянул и добавил: - Последний вопрос, который необходимо прояснить. С вашего мобильного телефона около часа назад был сделан звонок нам, который сразу же был сброшен, - это было сказано металлическим тоном, как будто говорящий читал протокол, - Вы как-то можете это объяснить? Что за ерунда?.. Поднятая в знак удивления бровь Гробовщика могла означать "Я понятия не имею, о чем вы, это какая-то ошибка". Он надеялся, что полицейский понял его именно так, потому что под спокойным удивлением законопослушного гражданина пульс устраивал гонки с мыслями: Она же сказала, что не звонила? Ошиблась во хмеле сама? Или обманула меня? - Вы уверены? - Вы уверены, офицер, что эта женщина сейчас не поведает вам обо всех моих грехах? Ноа не мог быть уверен. Должно быть, сейчас, под гнетом напряжения, в котором он находился последние часы, логично было впасть в паранойю, бояться, подозревать, злиться, будто Рэйвен что-то ему должна, перестать ей верить... Но Лутцгер даже не отдернул руку от ее волос, наоборот, приложил ладонь к ее затылку еще крепче, не отстранился, даже не почувствовал себя обведенным вокруг пальца, одураченным или униженным. Все, что ощутила Рэйвен - это то, как он задержал дыхание на вдохе, словно продолжая ее громкий выдох, и как под рубашкой напрягся его пресс. Все, что Ноа ощущал теперь - это власть этой женщины над ним, которую он не торопился с себя стряхнуть, словно принимая ее, словно заранее парадоксально считая ответ девушки верным перед лицом опасности разоблачения, грозящей им обоим. Скажи что-нибудь.
Raven Adams: Казалось, она не сможет больше подняться. Не сможет взять себя в руки, перешагнуть через накатившую волну безысходности, стряхнуть с плеч тяжелый груз боли потери и чувства вины. Так и будет стоять, уткнувшись в Лутцгера, грея руки под его пиджаком, прижимаясь к его груди, выдыхая в его шею и чувствуя на голове его успокаивающую ладонь. Ей и правда стало легче - какое-то далекое, забытое ощущение, словно бы родом из прошлого, которое стерлось из памяти, и лишь эхом смутно напоминает о себе, опустилось на нее вместе с прикосновением его пальцев к волосам. Рэйвен вздохнула свободнее, повела головой, словно пытаясь устроиться удобнее, но вернуться из пропасти была еще не готова. Время замедлилось, тянулось, будто липкая патока, секунды казались минутами, минуты - часами, бесконечными и странными, уходящими из ниоткуда вникуда, словно и не было его вовсе, этого времени, словно так можно провести всю жизнь - на его плече, спокойно и безопасно, а все, что необходимо вне, сделают за тебя. Уберегут, закроют, убаюкают, и ласково удержат рядом, если попробуешь вырваться - "куда, зачем, не пущу"... "Все уладится. Просто будь рядом." Поэтому когда Рэйвен почувствовала, что что-то изменилось, что Гробовщик напрягся сам, что дыхание его сбилось, разрушая иллюзию придуманных воспоминаний, и вынырнула в настоящее, то испугалась. Испугалась того, что она провела в этом странном забытьи слишком много времени. Что не реагировала на требования копа, не слышала его слов, и не могла понять, что в действительности от нее нужно сейчас. А что-то было нужно, иначе не возникла бы эта пауза, ощущаемая едва ли не физически тяжестью, ожиданием, словно бы немым укором. И этим напряжением Гробовщика, его растерянностью, его непониманием и неспособностью договаривать за нее ее же реплики, поскольку от них зависит исход всего действа. И если она не вмешается, не ответит, не сделает того, что должна, все закончится еще хуже... Чуть подняв голову, Рэйвен посмотрела через плечо Лутцгера на проносившиеся мимо машины. Странно... Ей казалось, что весь мир зашатался под ее ногами и рухнул вместе с ней в бездну отчаяния и боли, а он, этот мир, стоит себе как ни в чем не бывало, все так же занятый, деловой, шумный, равнодушный и сверкающий. И не было ему никакого дела до нее с ее утратой, с ее страхами и попытками спасти себя и заодно случайного ей человека от близкого и крайне неприятного общения с полицией. И только этот человек - чужой, совершенно чужой и не нужный ей - все еще ласково скользит пальцами по ее волосам, словно бы пытаясь сказать, что понимает, как ей больно сейчас, и дает пусть иллюзорное, но все-таки чувство безопасности и не-одиночества... Скорее в благодарность за это ощущение, чем от чего-то еще, она ненадолго прислонилась головой к его щеке, пытаясь выстроить хотя бы примерно, о чем ей предстоит говорить сейчас, что ждут от нее оба мужчины, пытаясь вклиниться в наугад слепленный сюжет, который она же сама и начала, и из которого так неосмотрительно выпала. Я похоронила тебя сегодня... Но проживу это позже. И не в камере предварительного заключения. Прости меня, папа. Я должна это закончить. Рэйвен лихорадочно прокручивала в памяти слова, которые произносили мужчины, пока она пыталась справиться с накатившим приступом отчаяния, цепляясь за Лутцгера, как за последнюю соломинку. Она ведь их слышала, определенно слышала, просто смысл не восприняла, занятая собой и тем, чтобы никто, кроме одного человека, за ворот рубашки которого она судорожно дышала, не понял, что с ней происходит на самом деле. И вот теперь надо было восстановить в памяти эти слова, воспроизвести, словно пленку в магнитофоне, и на этот раз вслушаться, понять, осознать. И отреагировать уже, и продолжить играть, и обнимать этого мужчину рядом не потому, что ей невыносимо больно, и не потому, что ей нужна его поддержка, а исключительно потому, что коп должен убраться восвояси, не арестовав никого из них и поверив, безоговорочно поверив, что они - всего лишь влюбленная пара, чье уединение он нарушил своим внезапным появлением. Вспомнила, прокрутила, чего-то явно не хватало, но смысл уловить удалось... звонок. Все-таки это ее звонок. Все-таки это ее вина... Что ж. Тем лучше. По крайней мере, ей понятно, что говорить и делать дальше. Только бы ее случайный партнер не помешал ей... Она развернулась, все еще обнимая Лутцгера одной рукой под пиджаком, а другую положив ему на грудь, слегка теребя пуговицу на рубашке - самую верхнюю из застегнутых, будто желая ее расстегнуть поскорее, и не в силах удержать себя от невольной демонстрации этого. Улыбнулась уголками губ, недоуменно скользнула взглядом по полисмену - "ах вот вы о чем... а я-то думала..." - Звонок, говорите?.. Хм... Мне кажется, я начинаю понимать, в чем дело... Оторвав руку от груди Лутцгера, она порылась в кармане своего плаща и достала телефон. Попыталась включить, но безуспешно. Продемонстрировала его полисмену - "разряжен", бросила обратно, и вернула руку на грудь мужчины, небрежно поигрывая ноготками с пуговицей его рубашки. - Где твой телефон? - легко поинтересовалась девушка. Их взгляды встретились, и Лутцгер без труда мог прочитать в ее глазах тревогу - где-то глубоко, так, что полицейскому из-за разделявшего из расстояния, ночной темноты и ярких вспышек фар эту тревогу было не разглядеть. Но не настолько глубоко, чтобы скрыть ее совсем. Вопрос тоже был лишь репризой спектакля. Рэйвен великолепно помнила, где остался телефон Гробовщика... Но демонстрировать это было нельзя, как нельзя слишком быстро "вспомнить" ненужные детали и подробности события, если стремишься скрыть что-то, с ним связанное.
Noah Lutzger: Наверно, так себя чувствуют бездарные актеры, когда их партнеры на сцене вдруг забывают слова - досаду, чувство вины, страх и неловкость одновременно, когда понимаешь, что ничего не можешь сделать, не можешь суфлировать, когда предчувствуешь, что зритель вот-вот не купится, что провал твоего коллеги тянет за собой и тебя - по его вине. По твоей вине, когда ты не в силах помочь ему, вы умрете на сценической площадке вместе, ибо представление не существует разрозненно по ролям. На секунду это кажется предательством, потом - общим крахом и личной ошибкой. И после минутного прилива недоверия и паранойи, твоя первая мысль - "Не бросайте меня, что бы вы не задумали". И первое чувство - облегчение, когда Рэйвен возвращается на сцену, чувственно теребя пальцами верхнюю пуговицу его рубашки, и Лутцгеру становится тесно в вороте от нехватки дыхания. Он украдкой старается заглянуть в ее глаза, чтобы увидеть, не стоят ли там слезы, чтобы уловить хоть самый туманный намек на то, что у нее на уме, потому что спокойное "Мне кажется, я начинаю понимать, в чем дело", которое она мурлычет, дает слабую надежду, что девушка не станет делать глупостей. Да нет же, если бы она хотела сказать правду, это произошло бы прямо сейчас, - успокоил себя Ноа. - На мне бы защелкнулись наручники, прежде чем я успел бы выпутаться из ее рук и перепрыгнуть через капот соседней машины. Бежать неправильно. Почему я об этом подумал?.. Если это случится, ни слова про труп, милая, ни слова. Я не хочу, чтобы завтра ты не сняла трубку. Отмотать назад. Отпустить Рэйвен одну, до того, как он попадет за решетку по ее милости. Убедить полицию любым способом, что она ни о чем не знала. И тогда он попросит переписать из телефонной книги номер своего адвоката, из начала, со страницы с буквой "А". Он позвонит по нему и спросит, как она добралась до дому, и все ли в порядке. Он получит сдержанный ответ будничным тоном, за которым - страх того, что он снова впутает ее в историю, снова создаст неприятности. Пускай она узнает, откуда он звонил, лишь по голосу дежурного, возвещающего, что говорить осталась одна минута. "Где вы?" - поинтересуется она невзначай. "Неважно." - "Вас арестовали?" - "Это не должно вас заботить". Она что-то еще скажет, но разговор прервется, и когда это случится, его тонкая связь со своим скорбящим и пьяным альтер эго пропадет тоже, и он будет совсем один. Но сейчас он чувствует эту связь кожей, греясь прикосновением руки к грудной клетке, которое странным образом успокаивает, дает чувство уверенности в том, что все идет как надо, что Рэйвен сейчас вспомнит текст, который идеально подойдет к задуманному ими сюжету - так уверенно и естественно звучит вопрос девушки. На мгновение Лутцгеру кажется, что ее рука вот-вот по-хозяйски скользнет во внутренний карман пиджака в поисках мобильника, затем обыщет карманы брюк со всей хмельной непосредственностью и нежностью, и ему хочется встряхнуть плечами от нового прилива адреналина, неожиданного и опять какого-то полузабытого. Смущение заковало Гробовщика во второе кольцо напряжения, и он почувствовал, что двигается как робот, обескураженно хлопая себя по карманам. Телефон всегда лежал во внутреннем, с выключенной вибрацией, потому что та всегда заставляла его вздрагивать от звонка. А сейчас там было удручающе пусто, а Ноа совершенно об этом позабыл. На автопилоте он сунул в карман паспорт Рэйвен, который все еще держал в руке. - Кажется, оставил в офисе, - передернул он плечами. Это плохо? - одними глазами спросил Лутцгер Рэйвен, как только их взгляды встретились, и увидел в ее глазах затаенную тревогу, как отражение собственного боязненного состояния. - Что вы вообще задумали? И кого из нас сейчас боитесь? Этого взгляд Рэйвен ему не сказал, а за кого она боится, Ноа понимал прекрасно, сам все еще опасаясь за судьбу человека, который должен был выйти из этой воды сухим, когда закончится день их общей тревоги и общей скорби.
Raven Adams: Хорошо, что он не помнит про телефон. Или понял ее задумку и удачно сыграл?... Неважно. Главное, чтобы коп поверил - нужный им мобильный, вещь, вокруг которой сейчас закручиваются спиралью две судьбы, не имеющие ничего общего кроме этого проклятого телефона, не занимает ничьи мысли. И вообще ровным счетом ничего не значит... как и вся эта ситуация. Рэйвен закусила нижнюю губу и потянулась к Лутцгеру, коснулась рукой его лица. Подушечкой большого пальца скользнула по его рту, по линии губ, на миг прижав палец сильнее, чем было нужно для этого легкого и чувственного жеста. "Молчите, молчите ради Бога, что бы я ни сказала". Ее план был дерзок, смел, вызывающ, но других вариантов не имелось, и даже если Лутцгера сейчас озарит гениальная идея, ему придется придержать ее при себе, потому что... это ее выбор. Она так решила. Ей абсолютно все равно, что подумает полисмен про нее и ее "возлюбленного", ибо что бы он ни подумал - это будет лучше, чем правда. Рэй прикрыла глаза и приблизилась почти вплотную, прижалась к Гробовщику, вновь оттягивая внимание на себя. Да, она все еще женщина, все еще пьяна, все еще желает своего мужчину - жарко, ненасытно, каждой клеточкой тела. Вы видите, что вы лишний, офицер?.. Казалось, еще секунда - и вместо мягкой подушечки пальца ко рту Лутцгера прикоснутся ее губы, зовущие и требовательные, приказывающие выкинуть из головы полицейского, мобильный, трупы в подсобке и всю прошлую и будущую жизнь, концентрируя сам смысл существования в поцелуе... Но вместо поцелуя - полная сожаления улыбка. Вместо прикосновения губ - мягкость волос на щеке. Рэйвен развернулась к полисмену, невольно утопив в черной волне нижнюю половину лица Ноа. Прижалась спиной к его груди и потянула на себя полы пиджака, как будто подчеркивая лишний раз, что этот мужчина - в ее полной и безраздельной собственности, в ее власти, и она может делать что угодно как с ним, так и с любым предметом или вещью, что принадлежит ему. - Офицер, вам еще что-то нужно от моей машины? - поинтересовалась девушка деловым тоном, который нарушало разве что слегка неровное от алкоголя звучание. - Открыть вам багажник, или аптечку показать?.. - ни грамма иронии, лишь готовность добропорядочной американки выполнить все требования доблестного представителя закона. - Если нет, то давайте вернемся в офис. Я замерзла, - зябко поежившись, Рэйвен запахнула, наконец, плащ и обхватила себя руками. Это было правдой лишь отчасти - хотя коньяк на прохладном воздухе выветривался, и согревающее действие его уменьшалось тоже, но было еще не слишком поздно и холодно, да и пробыли они на улице не так долго, чтобы она всерьез успела замерзнуть. Но ледяная волна отчаяния, из которой Рэй сейчас выбиралась в реальность, казалось, заморозила все изнутри, создавая почти физиологический эффект. Узкоглазый полицейский окинул внимательным взглядом ее авто, немного помедлил, и в конце концов выразил желание вернуться в офис Гробовщика. Что он ждет объяснения по поводу звонка, коп добавлять не стал, но это и без того легко читалось по его лицу. Рэйвен же комментировать ситуацию не спешила, уже привычно взяв Лутцгера под руку по дороге обратно. Осознание того, что все может оказаться проще, чем она боялась, несколько успокоило девушку, и в пути, зябко придерживая на груди стремящиеся распахнуться полы плаща, она вполголоса делилась с Ноа планами и заботами их совместного будущего. Из этого неторопливого и казавшегося естественным разговора Гробовщик узнал, что на следующей неделе им вдвоем нужно обязательно заехать к Хорасу, его жена просила купить китайского листового чая - ну, того, что они привозили ей в прошлый визит месяц назад. Ей очень понравился, но она не помнит названия, и упаковку выбросила. А одна знакомая посоветовала Рэйвен неплохую фирму по производству и установке мебели; давно пора заняться домом, хотя и для офисов у них есть предложения, она возьмет для Лутцгера каталог. И, кстати, в воскресенье ее звали в новое японское кафе, он присоединится или у него другие планы? Конечно, время подумать есть, но не так много - пусть он позвонит ей завтра и скажет, от этого зависит, какой резервировать столик. Кстати, если он пойдет, то наконец-то познакомится с Джейкобом... Все это были ее личные дела и заботы, в которые она легко и незаметно вплетала Ноа, как будто их жизни действительно текли в унисон, создавая иллюзорное общее, где разрозненные "ты" и "я" преобразовывались в уютное, теплое и надежное "мы". И дело даже не в том, чтобы всерьез поделиться планами... просто импровизировать в нюансах сложно, всегда есть риск, запутаться и выдать себя с головой. Если уж врешь в чем-то одном - во всем остальном лучше говорить лишь правду. Вряд ли полисмен слышал каждое ее слово, но она и не стремилась к вычурной демонстрации, обходя тем не менее лишние подробности, и убивая таким образом сразу двух зайцев. Во-первых, давая офицеру понять, что у пары есть что обсудить, есть чем заняться тогда, когда он не видит и не слышит... И во-вторых, отвлекая саму себя от ощущений, настойчиво бившихся за каменным блоком, который она наспех поставила внутри после эмоционального срыва. Истончившиеся оголенные нервы грозили очередным взбрыком, если она хотя бы попробует прислушаться и понять. Это ведь просто игра... и завтра она будет думать то же самое.
Noah Lutzger: It's all a game, Avoiding failure When true colors will bleed. All in the name Of misbehavior And the things we don't need. Все-таки я пьян, - констатировал Лутцгер, когда Рэйвен настойчиво и твердо очертила его рот подушечкой пальца, и его роботоподобное тело замерло, обуздывая нервную дрожь, а губы сжались, чтобы не захватить этот нежный палец и не попробовать его на вкус, как будто она, самозабвенно играя с его лицом, даже с мимикой, прислоняясь к нему спиной и подчеркивая, насколько они едины, требовала от него именно этого, а не призывала к молчанию. Как скажете. Если я правильно делаю, веря вам, и вам удастся уладить это недоразумение, честь вам и хвала. Их руки одновременно коснулись дверцы "Шевроле", захлопывая ее, и через пару минут они уже двигались к офису в такт размеренным шагам полицейского. На этот раз Гробовщику не пришлось следить, какое направление выберет его спутница; задавать шаг, позволяя Рэйвен облокачиваться на свою руку, стараясь не ускоряться, чтобы она успевала за ним, было приятно. В неведении особенно важно чувствовать твердую почву под ногами и знать направление, пускай ты идешь по обычному городскому асфальту под руку с человеком, который возбуждает тебя чувством контроля над тобой и тем, как ниточки этого контроля удобно на тебе сидят. С человеком, который упорно и многословно притворяется, что у вас есть общее настоящее и будущее - не утрата, не нескончаемое число годовщин, которые вы проведете в трауре, не минуты скорби, навсегда вырванные из ваших жизней, а что-то иное, настоящее, дружеское, человеческое, ощущаемое так же реально, как сознание того, что у вас есть и общее прошлое, и оно больше и богаче тех нескольких вечерних часов, за которые вы успели пережить вместе многое. Или только он это заметил? - Конечно, я с вами, - тихо усмехнулся Лутцгер в ответ на приглашение в кафе, будто напоминая, как совсем недавно сделал Рэйвен предложение поужинать, показавшееся диким им обоим. Он не смог удержаться от иронии, укротившей на мгновение тревогу, но лицо Гробовщика могло выдать его лишь отчасти. Эта история ему понравилась, получила, пожалуй, единственный членораздельный и вразумительный ответ в их беспечном импровизированном диалоге. Ноа терялся в картинках, которые Рэйвен раскладывала перед ним с хаотичной быстротой: места, люди, планы - что из этого в действительности являлось частью ее жизни, а что она выдумала пять секунд назад на ходу? Вряд ли он когда-либо узнает об этом, а пока есть время, можно лишь гадать... Вот "Джейкоб" звучит так, как будто этот человек реален - судя по тому. как она произносит это имя, как двигаются ее губы, как перекатываются на языке звонкие согласные. Отчим? Знакомый? Патрон? Муж? Возлюбленный?.. Варианты закончились, когда Гробовщик ступил на порог конторы и отпер дверь. Пропустив спутницу вперед, он ровным шагом прошел в кабинет, по дороге обернувшись к Рэйвен, словно ища подтверждения, что действует правильно. Ощущение на его пальцах, оставшееся от прикосновения ткани ее плаща, сказало, что да. Лутцгер подобрал телефон с дивана и вышел из кабинета. - Вот, пожалуйста, - коротко произнес он, держа аппарат в протянутой руке, не понимая, кому его лучше вручить - полицейскому или девушке.
Raven Adams: Место действия: бюро ритуальных услуг Лутцгера. Наверное, удобнее было бы остаться в плаще, выпроводить полисмена, и спустя несколько минут уйти самой, но даже такая мелочь может оказаться несостыковкой в их слаженной легенде. Пусть этот китаец с хитрым взглядом не сомневается, не сомневается ни на миг - она не планирует никуда идти. По крайней мере, в ближайший час... или сколько там потребуется времени паре влюбленных, чтобы успеть насладиться друг другом вечером в будний день, когда на следующее утро опять придется работать, решать какие-то дела, полноценно жить, не падая с ног от усталости и недосыпа... Пока Гробовщик ходил за телефоном, Рэйвен сняла плащ, и затем небрежным, кажущимся привычным жестом скинула его на руки Лутцгера, обменяв на мобильник. Мужчины молча и в ожидании стояли рядом, пока та, от которой сейчас зависел исход всей ситуации, неторопливо и совершенно спокойно сняла блокиратор кнопок, залезла в список исходящих вызовов (хорошо, что потренировалась до ухода - сейчас наметанный глаз офицера мог бы зацепиться за нерасторопность), нашла тот самый звонок. Несколько секунд соединения с известным с пеленок каждому номером 911. Рэйвен продемонстрировала полисмену экран мобильного, и... неожиданно замялась, стушевалась, опустила голову и смущенно кашлянула, легонько потерев нос пальцами свободной руки. Ее растерянный взгляд скользнул по лицу Лутцгера, словно бы она искала у него поддержки, а затем остановился на копе, который, казалось, уже готов был открыто выразить нетерпение и недовольство. - Дело в том, что... когда мы... - она запнулась. - То есть, когда я... - Рэйвен выразительно закусила губу и вновь перевела глаза на Лутцгера. И именно в этот момент что-то в ней переменилось. Взгляд, до того бывший смущенным и неуверенным, неожиданно стал горячим, чувственным, осязаемым физически, глаза сделались порочными и словно бы зажглись маленькими огоньками. Открыто, ничуть не прячась, она опалила Лутцгера взглядом - сначала лицо. Губы. Ниже. Голую шею, затем грудь. Ниже. Пресс сквозь рубашку. На миг споткнулась глазами о ремень брюк. Еще ниже... Нахально, жарко, безнаказанно она целую секунду смотрела туда, куда никогда бы не осмелилась взирать приличная женщина... в случае, конечно, если интересующий ее объект не стриптизер в процессе работы или не постоянный ее любовник. ...Огонь, который она так старательно выражала взглядом, отразился, обжег ей лицо и воздух, который она вдыхала, метнулся по венам, проникая в каждую клеточку тела. Гранитная скала, отсекающая дорогу ее истинным ощущениям, пошла трещинами. Но, быть может, именно это и придало действиям Рэйвен ту чувственную искренность, без которой ее вполне можно было бы упрекнуть в наигранности и неправдоподобности... ...Девушка перевела порочный пламенеющий взгляд на полисмена - в упор. И вновь заговорила, но теперь в ее голосе не было излишней робости и смущения. Теперь он звучал в унисон с ее взглядом - огненно и чувственно... и, на удивление, открыто и ровно, не оставляя ни малейшей тени сомнения, что она говорит правду. - Дело в том, что телефон лежал у Ноа в кармане брюк. И... несколько мешался, - короткая улыбка уголком губ. - То ли блокировка клавиатуры не включилась автоматически, то ли я ее случайно сняла, и потом еще нажала пару кнопок - не знаю, но мне послышался посторонний голос. Я достала его мобильный, машинально нажала на сброс, даже не всматриваясь... Ноа, мне кажется, вообще ничего не заметил, - только сейчас Рэйвен вновь одарила его взглядом и понимающей улыбкой. - Про телефон я потом забыла, как видите, он так и провалялся в кабинете до настоящего момента. По времени все совпадает, других исходящих звонков нет... сами посмотрите, - она опять протянула телефон полицейскому. - Получается, я случайно набрала 911, а потом сбросила. Извините. Рэйвен замолчала, ее внутренний огонь тоже, казалось, почти перестал опалять, уступив место ровному спокойному пламени. Теперь в ее облике не было ни нервозности, ни смущения, ни растерянности. Только невозмутимая выдержанность с толикой вины за собственную бестолковость, из-за которой двум полисменам пришлось ехать что-то проверять в ночи. И, быть может, еще крохотная просьба во взгляде - "я не думала, что так выйдет. не наказывайте сурово за ложный вызов". ...Глубоко внутри все мелко дрожало, осыпалось и плавилось, гранит сильно искрошился, но выдержал.
Noah Lutzger: (С)нежная лавина сошла за шиворот Лутцгеру и растаяла, встретившись с его раскаленным телом, к которому Рэйвен только что поднесла спичку, заставляя кожу трепетать, куда бы ни падал ее обжигающий взгляд, заставляя легкие бежать вдогонку дыханию, которому было жарко внутри и холодно снаружи. Впрочем, "за шиворот" - наверно, не особенно подходящий образ, потому что под взором девушки Ноа почувствовал себя совершенно голым. Словно ворот его рубашки больше не давил шею, словно на нем не была застегнута верхняя пуговица, которую Рэйвен недавно ласкала пальцами. Словно его сердце посылало удары в воздух, а не в кожаную корочку паспорта девушки, засунутого во внутренний карман. Словно его одежда валялась где-то внизу, открывая не только физиологические реакции его бедного тела, но и мысли. Она проделала это в одну секунду, прежде чем Лутцгер успел бы отыскать фальшь в ее игре, прежде чем блокировал бы воображение, острым взглядом срезала все пуговицы, молнии и пряжки. Одним легким движением, которого он не ощутил непосредственно. Так можно сорвать с человека банный халат, лишь легонько потянув за пояс. В полутемной комнате, похожей на гостиничную, с приглушенным бормотанием телевизора, с задернутыми шторами, где его ладони мягко и неуверенно касаются ее плеч, и он - ее... Я этого недостоин. - думает Лутцгер, стоящий под взглядами женщины и полицейского, и Лутцгер в его фантазии, в которую сплетается объяснение Рэйвен и непонятно откуда вырванные обрывки непостижимой для его памяти картины, фантазии, которая бьет по его нервам сильнейшим смущением от чувства, что в данный момент его мысли настолько обнажены перед ней, что ему хочется прикрыться плащом, перекинутым через предплечье, или притвориться вешалкой для него. Вместо этого Лутцгер просто роняет плащ. Кажется, я только что все испортил. Но внимание полицейского всецело приковано к Рэйвен, и реакцию Гробовщика тот фиксирует, лишь когда пуговицы плаща звякают от пол. - Все в порядке? - спрашивает он, пока Ноа подбирает плащ и отряхивает его, и скрытая насмешка в голосе гостя немного приводит его в чувство, вынуждая выпрямиться и сконфуженно кашлянуть, как бы говоря: да, все это чистая правда, только не стоило раскрывать такие интимные подробности, дорогая. В то же время Гробовщик понял, что объяснение, которое Рэйвен дала полицейскому, как нельзя лучше вписывается в ситуацию, судя по тому, как глумливо смотрит сейчас на него тот, копаясь в меню его телефона. Ничего интересного ты там больше не найдешь. Лутцгер вряд ли придумал бы экспромтом что-то столь же убедительное, а если бы придумал, то у него язык не повернулся бы это озвучить, и Ноа сгорел бы со стыда, подобного тому, какой сейчас не отпускает его, не давая забыть образы, навеянные его воображению пронзительно откровенным взглядом Рэйвен, на которую он сейчас не смеет поднять глаз. Это как заниматься любовью на людях - ты получаешь удовольствие, но фон и стыд мешают сполна насладиться им. - Извини... любовь моя, - Лутцгер быстрым движением стряхивает с плаща последние несуществующие пылинки, а его язык едва слушается, называя так женщину, порочные мысли о которой Ноа так отчаянно силится скрыть. И взгляд его на девушку короткий, словно из страха, что его вновь опалят до костей, и эмоции выйдут из-под контроля. Пора признать, что, кажется, я запал. Но нечего и думать об этом. - Возьмите, - сказал коп, закончив осмотр телефона и возвращая его Лутцгеру. По всей видимости, осмотр не совсем удовлетворил его: ни видео, ни детской порнографии, все мелодии стандартные - скука смертная. - И в следующий раз вынимайте из кармана. - Полицейский многозначительно повел бровями и, хлопнув Ноа по плечу, направился к выходу. - Извините за беспокойство и приятного вечера. Мэм. - Прощаясь с Рэйвен, он поднял руку к воображаемому козырьку. Гробовщику казалось, что на его лице так и читалось: "хорошую байку я сейчас расскажу напарнику, обхохочется". Ну и рассказывай. Только сразу после того, как расскажешь, забудь о нашем существовании, парень. Сделай одолжение, - подумал Ноа, пробубнив слова прощания и закрывая за ним дверь, к которой сам тотчас же привалился спиной, поднял на Рэйвен глаза, на дне которых угадывалось былое напряжение и смущение, и изможденно и добродушно произнес: - Вы меня до смерти напугали.
Raven Adams: Все закончилось даже быстрее, чем она думала. Финальные штрихи пьесы - ободряющий взгляд Лутцгеру, уронившему ее плащ, чуть виноватая улыбка копу, и ровное спокойствие до того самого момента, как дверь за полицейским затворилась, - и Рэйвен перевела глаза на Гробовщика. Губы девушки нервно дрогнули, словно пытаясь улыбнуться на его слова, а затем в ее взгляде что-то надломилось, как будто уход полисмена выдернул стержень, который поддерживал ее последние полчаса. Вместо ответа Рэйвен, повторяя движение Лутцгера, прислонилась спиной к стене, колени ее подогнулись и девушка сползла вниз, села на корточки, пачкая в пыли подол черной юбки, склонила голову, занавешиваясь волосами, и закрыла лицо подрагивающими ладонями. - Простите, - глухо прозвучал ее голос. - Простите меня. Казалось, она просила прощения за все сразу - и за вызов полиции, и за свою дерзкую идею, и за все эти волнующие и вынужденные прикосновения, но, наверно, более всего - за порочный взгляд, явившийся частью объяснения. Она должна была дать понять копу причину звонка, словами или глазами. Словами - не смогла... Не стоило всего этого делать, - уже в сотый раз за вечер пронеслось в голове. Но ее словно подталкивало что-то, не позволяя уйти, не позволяя спастись, рождая в воображении линию поведения, которой она безоговорочно слушалась, как будто других вариантов быть просто не могло. А теперь - коп ушел, из-под двери подсобки отчего-то потянуло холодом, и Рэйвен вновь не знала и не могла объяснить, почему у нее опять нет сил подняться и сбежать из этого места, от этого человека, от всей этой ситуации. И почему ей так стыдно, что посторонний, совершенно посторонний мужчина, теперь, видимо, готов посчитать ее за проститутку - за все ее игры с ним, за чувственные прикосновения, за объятия и разговоры, и особенно за взгляд, который она себе позволила, выбив его из равновесия до такой степени, что он выронил из рук ее плащ. - Простите, - еще раз, совсем тихо. Она выбила его из равновесия взглядом, а он ее - выбивал тем, что ей отчего-то было не наплевать, как именно он ее воспринимает. Слишком мало в ее жизни людей, мнение которых для нее действительно важно. Слишком долгой дорогой каждый шел к тому, чтобы стать одним из. А этот мужчина, скромный, доброжелательный, смущающийся, но уверенный, легко и быстро занял место, предназначавшееся не ему. Занял, несмотря на то, что едва не убил ее, что напугал до полусмерти, что стал невольной причиной ее виртуозной лжи полиции. И даже теперь - ей приходится ждать, пока полисмены уедут, почти сидя на полу в коридоре похоронного бюро, чувствуя дрожь в коленях и жар на щеках, не в силах поднять на него взгляда, потому что и так... смотрела и видела уже слишком много. Ей было бы проще уйти, не разговаривая больше с ним. Чтобы не пришлось разбираться в самой себе, по какой такой причине этому человеку позволено больше, чем многим из тех, кого она знала не первый год. Она бы просто выкинула его из головы - как нелепость, случайность, как того, кто поймал ее на слабости, на боли, на растерянности, и проник внутрь не потому, что действительно имеет какое-то значение для нее, а всего лишь оттого, что оказался рядом в нужный момент. Она бы выкинула и залатала брешь, чтобы никто не посмел больше пользоваться ее болью как дверью... Ей будет проще, если он сейчас поймет ее, повесит плащ на вешалку и уйдет в свой кабинет. И не станет высовываться до того самого момента, пока она не найдет силы подняться, забрать плащ и уйти. Она закроет за собой дверь. Он запрет эту дверь, когда она уже уйдет. И они никогда больше не встретятся. Никогда. Никогда...
Noah Lutzger: Закрыть глаза. Это будет занавес. Рассеянно повесив плащ на вешалку, Лутцгер опустился на корточки следом за гостьей, прислонившись спиной и затылком к двери, через которую с улицы не доносилось почти ни звука. Ноги держали бы его неплохо, но былое напряжение, только начавшее отпускать его нервы, сцепило конечности свинцовой усталостью. Кроме того, Ноа хотелось. чтобы их с Рэйвен глаза находились на одном уровне, пускай сейчас ему и стыдно в них посмотреть, и разговаривать только так, на равных, как лицедей с лицедеем, как сообщник с сообщником. Смотреть на нее сверху вниз, ослабевшую, обмякшую, сжавшуюся в комок, было невыносимо, и Лутцгер давил в себе желание примоститься рядом, обнять и сказать ей, что все позади, из страха, что девушку с новой силой захлестнет чувство вины за то, что он якобы принял ее флирт за чистую монету, флирт гениальный, после которого осталось причудливое послевкусие от ощущения обладания, когда все его естество потянулось к ней, обладания вещью, от которой Рэйвен сейчас заслонилась блестящей стеной волос, опустив голову и не подозревая, что это ощущение все еще держит ее визави. Только не плачь. Без этого спектакля все могло обернуться гораздо хуже. Давайте вместе вернемся в реальность, если это еще возможно, и перестанем себя корить. Гробовщик перевел взгляд с девушки на потолок, затем на дальний угол помещения, и в конце концов вернул его Рэйвен, после слов которой на мгновение воцарилась такая тишина, что ему показалось, будто воздух имеет консистенцию ваты. Я сказал "напугала"? Неверное слово. - Не надо просить у меня прощения... Я не имел в виду, что... Если бы не вы... - попытался выдавить Ноа из себя, но смущение дробило фразы на бессмысленные отрывки. - Это вы простите меня за то, что впутал вас в историю, - закончил он с усилием, проведя рукой по лицу. Кратковременная темнота в глазах, казалось, вернула ясность мыслей. - Мне следовало сразу попросить вас уйти, когда вам надо было позвонить, я ведь знал, что они придут... Но мне хотелось сделать что-то для вас. - Лутцгер осекся, понимая. что зашел за границу, где придется давать объяснения, если, конечно, Рэйвен проявит достаточно любопытства, чтобы их попросить. - Простите, что этот день прошел для вас ТАК по моей вине. Знаю, вы скорбите и не заслуживаете того, чтобы кто-то нарушал сейчас ваш покой. А я нарушил и свой траур в память о своем отце, и ваш. Простите меня, Рэйвен. Казалось, столько за одну реплику он не произносил за весь вечер, и, когда Ноа закончил свою неторопливую речь, его схватила за горло одышка. Простите за то, что напугал вас до смерти. Простите за то, что еще услышите в своей жизни мой голос. Простите за эту ситуацию с полицией и за то. что и как я о вас думал, и как этим упивался. Я не знаю, что на меня нашло, - продолжил он уже мысленно, чувствуя себя так. словно влез в незнакомый уютный дом с грязными ботинками и оставил на всей мебели отпечатки пальцев. Хозяйке вряд ли понравится видеть следы его присутствия, а ему так хотелось бы понять, что это было за безумие, заставившее его плясать под ее музыку, беспрекословно и точно повинуясь ритму, это размытое и неясное дежа-вю, и главное - чем тот, наигранный и прожитый Лутцгер отличается от теперешнего - закованного в неловкость и чувство вины и сожалеющего не только о том, что испортил Рэйвен день траура, но еще и о том, что так и не успел найти ответы, прежде чем занавес упал. Дышать стало гораздо легче. Легкие расправились, наполняясь кислородом, и напряжение стекало с Ноа невидимыми потоками, позволяя расправить плечи, но часть засела где-то глубоко под грудиной, не давая сделать полный выдох. Может быть, ему не давал расслабиться тот факт, что Ноа никак не мог вспомнить - а слышал ли он рокот мотора отъезжающей полицейской машины. - Вы не против, если я закурю? - сказал Гробовщик, не дождавшись ответа девушки. Наверно, нужно было набрать номер на телефоне, который он взволнованно вертит в руках, и вызвать такси. Ноа был почти уверен, что гостья только этого и ждет, но его пальцы медлили, а затем вовсе отложили аппарат на пол, чтобы взяться за пачку сигарет.
Raven Adams: Медленно отняв руки от лица, Рэйвен обессиленно посмотрела на него, сидящего у двери в той же позе, что и она, словно бы подчеркивая тем самым - они все еще единое, все еще на одной волне, все еще в одной, общей, ситуации. Посмотрела сначала сквозь завесу из волос, потом не слишком уверенными жестами отвела пряди за ухо; они не держались, вновь срываясь на ее лицо, закрывая щеку и линию взгляда, но девушка с упорством пристраивала волосы так, чтобы не мешали видеть, и, справившись с непослушными прядями (ей показалось, это заняло целую вечность), опять перевела глаза на Лутцгера. Его слова чем-то ее зацепили, она определенно должна была переспросить, заострить внимание, но говорить обо всем этом здесь и сейчас казалось невозможным, как будто сознательно продлевая разговором то, что должно было уже завершиться, как весь их спектакль перед полисменом, как это видимое единение двух совершенно чужих друг другу людей, и девушка отпустила это ощущение так же, как и чувство собственной вины, едва не утопившее ее с минуту назад, а теперь медленно, словно океанский отлив, отступавшее - с каждой волной все дальше. Рэйвен откинула голову назад, прижалась затылком к холодной стене, закрыла глаза. Вдохнула глубоко и выдохнула - "Все в порядке, все хорошо, все хорошо..." И только тогда ответила с какой-то рассеянностью в голосе, не открывая глаз: - Курите, конечно... Она сама бы тоже закурила, наверное. Она курила редко, но это, похоже, был один из тех случаев, когда ей это было необходимо. Чтобы выдержать, чтобы перешагнуть, чтобы не сломаться. Чтобы снять нервное напряжение, которое уже страшно было глушить алкоголем. И чтобы отвлечься... потому что отчаянно не хотелось себе признаваться, что ее действительные желания слишком далеки от банального "выпить" или "покурить", зато ожидаемый благоприятный эффект для растревоженных нервов был бы намного более ощутим... Лучше бы он ее обнял. Сел бы рядом, мягко привлек к себе, запустил пальцы в волосы, позволил положить голову на его плечо, и весь свой монолог говорил бы так, чтобы она кожей чувствовала его слова вперемешку с дыханием, и чтобы смысл воспринимался не фразами, но ощущениями. Чтобы ее слабость, такая очевидная, бьющая ее под колени, дрожью взбирающаяся по рукам, страхом оседающая в сознании, получила поддержку и опору - как в тот момент у машины, когда она едва не разрушила всю задумку. И пусть даже все это - очередная иллюзия, неизвестно откуда возникшая, неизвестно кем придуманная, но ей действительно стало бы легче. Рэйвен даже не пыталась бы понять что-либо, анализировать и давать оценку, как раньше, когда им приходилось оказываться слишком близко, и это волновало ее, хотя не должно было волновать. Просто затихла бы в его руках, замерла бы на его плече, вдыхая вместе с теплом его кожи спокойствие и уверенность, пропитываясь ими, и с каждым вдохом успокаиваясь и чувствуя, как холодный напряженный ком в груди, мешающий говорить, дышать и жить, хоть немного, но становится меньше и не так давит... И время бы шло, проносилось мимо, но для двух людей, сидевших обнявшись на полу в пустом офисе, которые словно лечили друг друга прикосновениями, словно делились друг с другом теплотой, что не грела изнутри их самих, но отчего-то могла согреть того, кто рядом, оно бы замерло на целую бесконечность... ...лучше бы он ее обнял. Рэйвен открыла глаза, устремила на Лутцгера прямой взгляд, и еще несколько секунд молчала, как будто ждала чего-то. Вздохнула чуть слышно и отвернулась, уткнувшись потухшим взором в дверь подсобки, за которой скрывались ее кошмары. Иллюзия так и останется иллюзией. Не стоит ничего ждать от человека, который априори - проходной в твоей жизни. Не стоит прокручивать в своем воображении сцены, бывшие лишь частью спектакля. Даже если этим играет твое подсознание, старательно нашептывая тебе, что все происходящее - не просто так... - Только давайте вернемся в кабинет, - негромко произнесла девушка, почувствовав, как к горлу опять подступает дурнота, и вновь переводя взгляд на Лутцгера, словно пытаясь убежать от преследующего ее кошмара. - И... дайте руку, мне как-то нехорошо... "Просто помоги мне подняться. Просто помоги мне..."
Noah Lutzger: - Разумеется, - кивнул Ноа, подхватывая с напольной плитки мобильник и поднимаясь на ноги. Его совесть расправила конечности вместе с ним, неугомонная тварь, нашептывающая, что слов прощения Лутцгер так и не получил, что они утонули между его торопливым, ненужным вопросом и небрежным, но мягким разрешением, звучавшим, конечно, лучше "Вызовите мне такси, а потом курите сколько хотите", но служившим плохим окончанием для исповеди. Лучше бы она сказала просто "Прощаю" - это сделало бы Гробовщика сейчас намного счастливее. Он даже не задался вопросом, почему Рэйвен не торопится сейчас домой, когда все закончилось, и ему больше незачем травить ей душу. Промедление давало возможность попросить прощения еще раз, но не теперь, пока он чувствует себя опорой девушке, от которой еще не отступили страхи и тревоги этого вечера, пока протягивает ей руку с уверенностью, которая через пару секунд покажется Ноа излишней. Ладонь, опирающаяся на его протянутую руку, оказалась теплой на ощупь, но не просто отдавала тепло человеческого тела, а грела чем-то очень глубинным, сияющим, извергающимся в его мозг вспышками, среди которых мелькали обрывки неясных воспоминаний, становящихся все отчетливее и ярче, застилая собой стены холла, открытую дверь кабинета в двух шагах от Лутцгера и женщину, которую он держал за руку. Каждой картине - по мгновенью, но вместе они кружат его восприятие единым водоворотом, где Ноа все же удается ухватить суть: то, что проявляется в его памяти, реальнее рукопожатия, разрывая которое, он будто теряет равновесие, уходя куда-то в параллельный мир событий, только что пронесшихся у него перед глазами, далеких и эфемерных, но вместе с тем не происходивших ни с кем иным. Гробовщик точно это знал, потому что это он в этом необъяснимом видении подавал Рэйвен руку, чтобы помочь подняться с еще стылого утреннего песка на каком-то пляже. Песок на его одежде. Песок на ее волосах. И тропически душно. Или Лутцгера сейчас просто бросило в жар? Это он наблюдал за ней, сидящей с томиком Уэллса на детской площадке. Красный переплет книги. Красная ленточка на голове их дочки. Это он рвал у нее из рук пистолет до хруста в пальцах. Крепкая хватка и такие же крепки объятия, хоть и вынужденные. Это он вечность назад чувствовал на губах ее осторожный и невесомый поцелуй. Это он сжимал ее руку, когда она сказала, что любит, и понимал, что это последнее, что она ему скажет. Это как встреча после разлуки в три года, только узнавание лиц и событий обрушивается на Ноа резко, прислоняя спиной к косяку, пока он пропускает Рэйвен вперед. Это как тогда, в гулкой полупустой комнате, где початые бутылки окутаны пылью и его бессонницей, где на пороге стоит ее темный силуэт, и у Лутцгера вырывается хриплое: - Это правда ты? - Кажется, он бормочет это вслух, зажмурившись и сжимая пальцами переносицу, и лишь короткий взгляд на Рэйвен вырывает его из лап охватившего разум бреда. Почему он надеялся, что с ней в этот момент происходит нечто подобное? Почему осознает это, лишь когда видит, что лицо девушки слишком бесстрастно, чтоб это было правдой, что там нет ни сочувствия, ни принятия того, что он не просто чудак, испортивший ей вечер?.. Видя ее недоумение, Лутцгер приходит к выводу, что начинает сходить с ума - лучшее объяснение тому, что его здравый смысл просто отказывается понимать, сжимаясь от страха до размеров микрона, отказывается, хватаясь за отрицание как за последнее спасение от безумия, которое делает Ноа слишком неправдоподобно счастливым, а иллюзию - слишком живой. Можно ли тронуться умом за один вечер?.. Это не мои воспоминания, не мои, не мои. не мои... Они просто не могут быть моими. - Помотав головой и махнув рукой на вопросительный взгляд Рэйвен, мол, все пройдет, в глазах просто потемнело, Гробовщик проходит в помещение вслед за ней, все с тем же намерением, ставшим теперь маниакальным, лихорадочным, алчным. Курить, курить, курить. - Эта женщина видит меня впервые. Ничего этого не было, так ведь? Это не моя жизнь, это не моя жизнь, - повторяет он про себя, гремя пепельницей и нервно закуривая, поражаясь, как неубедительно звучит его внутренний монолог, как уже невыносимо трудно выдать этих химер у него в голове за новую эротическую фантазию, и как часть Лутцгера активно противится этому, говоря, что он должен быть там, и не желая забвения и покоя, которые должен дать ему никотин. Я должен ей сказать?.. - думает Ноа, наконец осмелившись поднять глаза на гостью, которая уже больше не гостья - ни в его мыслях, ни в его жизни, ни в его сердце. Рэйвен там поселилась и живет. Один только вопрос - с каких пор?..
Raven Adams: Ей показалось, или это обездвиживающая слабость скользнула змеей через рукопожатие и сковала Лутцгера так же, как мгновение назад держала ее, не позволяя думать, видеть, стоять, и даже дышать через раз?.. И снова, как в тот момент, когда полицейский запросил их документы, его бессилие и растерянность заставляют ее всколыхнуться, подняться над рассеянным опустошением, найти внутри способность справиться не только за себя, подключая какое-то второе дыхание, неизвестно откуда черпающее ресурсы для продолжения жизни, но и за него, словно перехватывая эстафетную палочку психологической опоры. Рэйвен остановилась на мгновение в дверях, глядя на привалившегося к косяку Лутцгера с недоумением и толикой жалости, ловя себя на неосознанном движении к нему, на желании сочувствующе коснуться плеча, на тяге приблизиться и поддержать, забыв на время о собственной пустоте, выжженной где-то внутри, спросить о причинах и помочь... Или он всего лишь пытается скрыть разочарование от ее бездушия, оттого, что она никак не отреагировала на просьбу о прощении, промолчала в ответ на его открытость, словно это его желание закурить оказалось удобным выходом из ситуации для нее, ищущей возможность не продолжать разговор?.. Сдержать внезапный и отчего-то сильный порыв не так просто. Но Рэйвен отводит взгляд и проходит мимо - в комнату, совсем выстуженную за время их отсутствия. Краем глаза отмечает нервное движение Гробовщика, краем уха слышит короткий щелчок зажигалки, и, чтобы не мешать мужчине немного прийти в себя, подходит к распахнутому окну, чувствуя, как мурашки бегут по коже. Но его вопрос - странный, нелогичный, болезненный, - не отпускает ее, звучит в голове, в памяти, словно бы в подсознании или чем-то близком к нему, не позволяя расслабиться, отпустить, забыть, не позволяя притвориться, что это в действительности ничего не значит. Его слова, словно зависшие между мирами, отдаются эхом одновременно здесь и где-то далеко, за миллиарды километров и лет, в другой параллельной Вселенной, которая не менее реальна, чем холодный воздух на коже Рэйвен, чем отражающее и не пускающее взгляд в темную ночь стекло, чем черный проем открытой створки окна, которое она хочет закрыть, отчего-то взяв на себя в очередной раз смелость вести себя здесь по-хозяйски. "Что со мной?" - дрожью внутри, когда она неожиданно для себя понимает, что едва ли расслышала вопрос Лутцгера в истинном смысле слова. Что он будто всплыл в памяти, как старая и хорошо известная мелодия, которая звучит еле слышно, издалека, и мысленно доигрываешь ее только потому, что слишком хорошо знаешь - знаешь каждое сочетание нот, каждый звук, сплетающий мелодию. "Что со мной..." - и ей вновь становится не по себе, в который раз за этот вечер, потому что этот тихий доброжелательный человек выбивает ее из привычного равновесия, что она едва ли может удержать. - Этот день что-то значит для вас? - негромко спросила Рэйвен, берясь за ручку на оконной створке. - Вы поэтому хотели мне помочь?.. Корявый вопрос, невозможность собрать мысли воедино. Но сказать, сказать хоть что-нибудь, нарушая это чувство внутреннего падения, чувство потревоженной памяти. Возможно, Ноа Лутцгер действительно и невольно напоминает ей чем-то о давно минувшем - откуда-то из детства или выпавшей из памяти юности, - голосом, жестами или взглядом напоминает кого-то, имевшего к ней отношение, напоминает о событиях тяжелых, болезненных, невыносимых... иначе почему все у нее внутри противится тому, чтобы вспомнить? Все эти путанные мысли вымело из головы в один момент и Рэйвен замерла на месте, натолкнувшись на взгляд полицейского, взирающего на нее из припаркованной на обочине машины. Через ярко освещенное окно и Майлзу, и его напарнику наверняка было хорошо видно все происходящее в кабинете - и Лутцгер, дымящий сигаретой в отдалении, и сама Рэйвен в открытом проеме окна, все также растрепанная и с расстегнутыми пуговицами на груди. Она нашла в себе силы поймать нужную волну, с которой, казалось бы, сошла уже насовсем, - улыбнулась и дружески махнула рукой полицейскому, кто, будучи застигнут врасплох за подглядыванием, тут же отвернулся. Девушка прикрыла окно, оставив небольшой зазор между створками рамы - вроде бы для проветривания, но в действительности чтобы не пропустить звук отъезжающей машины, - и решительно повернулась к Лутцгеру, так и не успевшему ответить, в несколько шагов преодолев разделявшее их расстояние. - Они нас видят, - тихо произнесла Рэйвен, улыбаясь мужчине и по-хозяйски забирая из его пальцев сигарету, которую тут же без колебаний затушила в пепельнице. А затем подалась к нему, обвила шею руками, провела пальцами по волосам на виске, задевая ноготками кожу, и потянула его на себя, пользуясь замешательством и не позволяя в машинальном движении обернуться к окну. Потянула с силой, падая назад на кожаный диван и увлекая Лутцгера следом, принимая на себя тяжесть его тела и не давая ему возможности замедлить падение, не оставляя ни единого шанса к сопротивлению. - Сделайте вид, что целуете меня, - выдохом в самые губы, пока колено девушки скользит вверх по его бедру скорее по инерции, нежели с умыслом соблазнить. "Притворитесь... и они уедут, потому что знают, что я их видела." Она не стала бы этого делать, будь их спектакль ранее чуть иным. Но Рэй слишком старалась показать, что желает остаться с мужчиной наедине, и оттого если сейчас они будут просто разговаривать и курить, это разобьет вдребезги картину, нарисованную яркими набросками для китайца-полисмена. И потому Рэйвен обнимает его плечи, чуть выгибается, пытаясь устроиться удобнее, ее бюст с каждым вдохом вжимается в грудь Лутцгера, неровное дыхание обжигает его подбородок и шею, и жар его тела окончательно гонит прочь мурашки от ночной свежести, что холодила ее возле открытого окна. И только взгляд, неуверенно скользящий по его лицу, то томно плывет от не до конца выветрившегося алкоголя, то вдруг становится резким, напряженным, предупреждающим, фокусируясь на его глазах и словно выстраивая стену неприкосновения между их лицами, словно говоря: "Не вздумайте. Не смейте".
Noah Lutzger: Не думаю, что это необходимо, - хотел возразить Лутцгер, но эта фраза требовала как минимум двух вдохов, на которые его сбитые с ритма легкие было неспособны, теперь вторя барабанной дроби в ушах, так же, как его тело неспособно противостоять гравитации и безмолвному приказу Рэйвен, когда его застали врасплох. Хотя, списывать его бездействие обезоруженного и удивленного актера в гримерке, который внезапно понял, что спектакль еще идет, на чистый эффект неожиданности - уже лицемерие. Прежде чем их лица успевают соприкоснуться, прежде чем Ноа успевает утратить контроль над их с Рэйвен неведомой общей жизнью, проступающей через кожу, искушая делать вещи, которые сейчас делать не следует даже - и тем более - на публику, Лутцгер упирается рукой в черную кожу дивана, чтобы четко обозначить в голове твердое и поспешное "Я не могу". Не могу. Сознание сначала кричит об этом, приковывая его взгляд к предостерегающим глазам девушки, как будто это может удержать Гробовщика в той реальности, которую ему сейчас положено считать настоящей - реальности, где они едва знакомы, и он пытается не поддаться банальному плотскому соблазну, дотрагиваясь до колена девушки, но не забирая с движением руки вверх край юбки и не... А вот это уже точно фантазия, в отличие от сотен диких и далеких от понимания картинок, несколько минут назад промотанных в памяти Ноа. Увы - все было бы намного понятнее, если бы ощущалось наоборот: если бы плотские утехи на офисном диване оказались реальными, а целая вселенная с таинственными островами, перемещениями во времени и прочими захватывающими событиями, застрявшая у него в голове - фантазией. Сознание кричит, и лишь спустя какое-то время начинает уточнять: Не могу больше играть в эту игру. Не могу уложить все это в голове. Не могу понять, где шутка, а где правда. Не могу взять в толк. почему я чувствую, что зверски стосковался, и по чему - тоже не понимаю. И не могу делать вид, будто делаю то, чего в действительности очень хочу. Он размыкает губы, чувствуя смутный привкус сигаретного фильтра и мысленно говоря "нельзя" всему остальному, открывая рот лишь для того, чтобы негромко проговорить: - Уехали? - и не узнать собственного голоса; впрочем, на человека, неожиданно получившего из ниоткуда о себе столько новой информации, это едва ли могло бы произвести более сильное впечатление. Кажется, пока Ноа нависал над Рэйвен в попытке недопоцелуя, успела пройти целая вечность, и, кто бы в этот момент ни разглядывал его затылок, он уже должен был покинуть зрительный зал. И теперь Лутцгер - снова хозяин этого офиса, чьи тревоги по поводу столкновения с законом позади, а Рэйвен - его клиентка, играющая с ним сложный психологический сюжет, случайная знакомая, которую он сейчас обнимает за талию вовсе не потому, что игра продолжается, которая сегодня похоронила отца и не нуждается ни в каких эротических приключениях. Никто никого не хоронил, - шепнуло Гробовщику подсознание, продолжая забавляться с его памятью и чувствами, напоминая, что мистер Адамс был предан земле не сегодня, а когда-то очень давно, и вовсе не потому, что этот насыщенный переживаниями день растянулся для Лутцгера во времени. - Я устроил ему похороны. Но не в этот день, а тогда... Господи, если б ты могла мне объяснить, как это возможно... Но красноречивый взгляд Рэйвен только просит его убрать руку. Кажется, что бы ни происходило сейчас с Ноа, он сходит с ума в одиночку.
Raven Adams: Если бы все было так, как должно быть. Если бы вынужденная близость будила лишь низменные физиологические инстинкты. Если бы Рэйвен оказалась всего лишь шлюхой, возжелавшей хозяина бюро ритуальных услуг в день похорон собственного отца... Все было бы гораздо проще. Но стоявший в горле ком слез - не от боли утраты, а имеет привкус безнадежной обреченности, когда пытаешься жить и справляться, несмотря ни на что, но в один момент из-за какой-то малозначительной мелочи остро понимаешь: ты чужой, ненужный, лишний человек. Ты плешивая собака, которую гонят прочь, где ни появись. И от слез, которые ты глотаешь, забившись в угол в попытке спрятаться от дождя, и образуется этот тяжелый удушающий ком. Но изнеможение, которое заставляет твое тело мелко трястись - не слабость от голода и пережитого стресса, а невыносимое нервное напряжение, с которым живешь из года в год, которое истончает твои нервы, словно подтягивая колки на гитаре. До тех пор, пока они не рвутся, как те же износившиеся, отыгравшее свое струны, раздирая на куски твое самообладание... и становится уже совершенно неважно, увидит ли кто-то, как тебе в действительности плохо. Но вынужденные теплые объятия - не символ страсти и притяжения, а всего лишь его попытка удержать тебя от того, чтобы ты не рассыпалась на осколки, будто свалившаяся вниз фарфоровая кукла. Бережные руки, которые ловят у самого пола, и держат, держат, держат, пока ты не осознаешь, что уже не разобьешься, и невольно расслабляешься, позволяя себе быть слабой. И хуже всего этот едва слышный голосок, старательно нашептывающий безумное: "Поцелуй его. Ну поцелуй же его, черт возьми, хватит уже. Ты же видишь - между вами что-то происходит. Ты не можешь не понимать этого. Поцелуй его... Просто позволь вашим губам соприкоснуться..." Рэйвен сжимает пальцы на плечах мужчины - но лишь для того, чтобы не позволить своим рукам обнять его крепче, властно притянуть ближе, и заставить сделать то, к чему требовательно призывает внутренний голос. Потому что страх сильнее. Страх неведомого, родственный тому, другому страху, что она испытала, лежа в закрытом гробу на закостеневшем трупе, страх как предчувствие и осознание - все поменяется, привычный мир будет разрушен до основания, и ты провалишься в бездонную щель, трещиной пересекшую казавшуюся незыблемой основу твоей жизни. "Все изменится... изменится как в тот раз, когда ты позволила себе этот поцелуй. Помнишь? Ты ведь помнишь?.." ...Она не помнит. Что-то держит, не пускает, не позволяет открыть тайную дверцу на стыке сознания и подсознания. Будто за этой дверцей - не только легкость и спокойствие, обещанное необъяснимым ощущением и внутренним зовом, но и что-то жуткое, ужасное, невыносимое для нормального человека, во много раз более худшее, нежели пара минут, проведенных в гробу. И оно тоже вырвется на свободу, затопит собою ее измученный разум, заполнит мысли, чувства, всю ее целиком, словно бы уложит ее в такой же точно гроб, но навечно. И уже не вырваться, не спрятаться, не скрыть все опять за пеленой забвения, не притвориться, а жить с этим до последнего вздоха, каждую минуту, час за часом, день и ночь, зная, что безысходность секундомером пульсирует вместо сердца, отсчитывает бесконечное время. По сравнению с этим уже ничто не имеет значения. И особенно - те мелочи, что уложились в паззл их наигранных отношений, о которых так настойчиво твердит голосок внутри: когда она не отдернулась от его руки, задумавшись и забывшись; когда назвала его так, как не называла никого больше; когда тянулась к нему, забывая себя, едва ему было плохо; когда он подхватил ее, готовую свалиться без сил и завыть от боли, словно они действительно были одним целым, а не случайными пассажирами утлого суденышка их общего вранья... Мерный рокот двигателя уезжающей машины. Накрывшая их тишина, в которой слышны лишь два сердца, бьющиеся в унисон. Упереться ладонями в его плечи, отвернуть лицо, напрячься всем телом и высвободиться из его рук. Отсесть дальше, не позволяя себе обернуться. Уцепиться за реальность. Усилием воли оборвать крик внутреннего голоса на полуслове. Она не помнит и не желает помнить. Она не знает и не желает ничего знать. Она просто не хочет жить с чувством вины, что опошлила день похорон отца. - Кажется да, - надо бы подойти к окну и убедиться. Надо... - Мистер Лутцгер, дайте, пожалуйста, сигарету, - Рэйвен словно со стороны слышит свой сдавленный голос. - Господи, я уже думала, это никогда не закончится... - обессиленно выдыхает она и трет пальцами висок, окончательно возвращаясь в настоящее.
Noah Lutzger: А это и не закончится, - отрешенно подумал он, потирая горло, словно желая снять несуществующий галстук. То, что уже минут десять изрыгала память Гробовщика - постоянно, откуда-то он четко это знал, как постоянно облегчение от того, что теперь все это с ним, как, казалось, отчаянно постоянен теперешний беспорядок в его биографии. - Ты не куришь, - немедленно вырвалось у Лутцгера, скорее, как категоричный протест, чем с удивлением, которое было бы вызвано лишь тем, насколько быстро он выудил откуда-то этот мелкий и с виду незначительный факт. Факт, в котором Ноа был уверен так же железно, как в том, что сейчас он сидит на полу в шаге от ног Рэйвен, прислонившись к дивану спиной, и приятная вибрация до сих пор не перестает гудеть в его теле от ее близости, как в том, что сейчас она смотрит в сторону, хотя он тоже уткнулся остановившимся взглядом перед собой и не может этого видеть, как в множестве крошечных деталей относительно того, что Рэйвен Адамс свойственно, а что нет, что она любит, а что ненавидит, к чему привыкла, а что для нее дикость, и что в ее облике и поведении сейчас неуловимо кажется Ноа неправильным. Стань же собой, - кажется, поднимая голову, он собирается ей об этом сказать, но недоуменный взгляд девушки сбивает с него то ощущение прострации, которое в тот момент расслабило его мускулы и разум. - ...Да, конечно, - пробормотал Лутцгер вперемешку со словами извинения и, поднявшись на ноги, прошествовал к столу, где поспешно бросил сигареты и зажигалку. Стоя спиной к Рэйвен и опустив глаза на окурок в пепельнице, который девушка недавно властно затушила, Гробовщик задумчиво повертел пачку в руках. Легкие все еще просили глубокого никотинового вдоха, но не меньше Лутцгер хотел увидеть, как курит сидящая на диване женщина, хотел, не в состоянии сформулировать, что такого должно скользнуть в ее движениях, чтобы он понял, что его энное таинственное озарение не оказалось иллюзией, или чтобы его выбило из этой зыбкой колеи осознание того, что у него просто маниакальные галлюцинации, и он сумасшедший, сумасшедший, сумасшедший, перепутавший Рэйвен с кем-то другим из своего обрывочного воображаемого прошлого, по мотивам которого можно снимать мистический блокбастер. Или перепутавший с кем-то другим себя-маньяка, страдающего неконтролируемыми приступами агрессии, когда он начинает запирать беззащитных женщин в гробах, а потом пытается совратить. Если бы несколько минут назад он сделал бы то, что хотел сделать, это отлично дополнило бы эту картину, а его несчастный отец подавился бы на том свете собственной оскверненной памятью. Для него и для Рэйвен, самых родных для Лутцгера людей, Ноа выглядел бы одинаково - моральным уродом. Только вот собственная порочность казалась настолько неуклюжей, что не укладывалась у него самого в голове, а только фантомно делила сознание на "до" и "после", метко, как щелчком зажигалки, когда Гробовщик дал Рэйвен прикурить.
Raven Adams: - Ты не куришь. Рэйвен вздрогнула и обернулась, уперев в мужчину настороженно-непонимающий взгляд. С чего он взял? Откуда он знает? И ведь действительно сигареты для нее никогда не были привычкой или выходом. Только изредка. Только в качестве элемента домашней психотерапии. Только... - Когда нервничаю, - медленно произнесла девушка, словно бы пытаясь оправдаться, и в памяти отчего-то ясно воскресли моменты, в которых ей приходилось прибегать к этому простейшему, но губительному для здоровья методу. ...Ночь, она стоит у распахнутого окна, а за окном - сияющий огнями город. Ее город, чужой город. Не утихающий даже в темное время суток. Всегда живой, всегда дышащий, словно каменные джунгли, словно остров посреди океана американских степей, лесов и прерий. Она стоит, сжимая в руках сигарету, и вдыхает через фильтр жгучий дым. Кажется, этот дым в легких, - единственное, что напоминает ей: она жива. Дым, да холодный воздух ночного Лос-Анджелеса, от которого ее не может уберечь мужская рубашка, накинутая на плечи. Она кутается в эту рубашку и затягивается снова. Отчего-то тупо болит сердце, отчего-то хочется стонать, и такая невыносимая пустота, что огромное небо, развернувшееся перед ней и над ней, над всем городом, кажется наполненным до последнего кубического сантиметра пространства - наполненным воздухом, светом, тьмой, звуками, движением. Всем тем, к чему она, пустая, как выпотрошенная копилка, уже не имеет никакого отношения. И это небо, бесконечно огромное и тяжелое, давит на нее, словно бы легло всей тяжестью жизни на ее плечи, навалилось, держит и не позволяет даже сделать очередной глубокий вдох, чтобы втянуть в себя медленно убивающий дым сигареты. Но она вдыхает. Снова и снова. Через силу, заставляя свои легкие работать фильтром для Malboro Lights... Рэйвен вздрогнула снова, принимая из рук Лутцгера сигарету и прикуривая от галантно поднесенной ей зажигалки. Почему именно Malboro Lights? Почему именно чертовы Malboro Lights она курила тогда возле открытого окна?! Ведь именно эту марку сейчас предложил ей Лутцгер. И... Господи, почему она не помнит, из-за чего ей было в тот момент так безудержно плохо? Ведь это как-то связано с теми самыми сигаретами в неброской белой с золотистым пачке. И с рубашкой на ее плечах связано тоже. Со стороны могло бы показаться, что она только что занималась любовью с мужчиной, и отошла покурить, пока он, уставший от долгих ласк, спит, и набросила на плечи его рубашку, чтобы не продрогнуть от стылого ночного воздуха. Но она отчего-то точно знала - ни секса, ни мужчины тогда не было. А вот сигарета и рубашка - были... И тупая боль в сердце была тоже. И пустота... Кивком поблагодарив Гробовщика, девушка затянулась еще раз, затем поднялась с места и дошла до окна. Снова распахнула створку, бесстрашно высунулась наружу и окинула взглядом окрестности. - Они уехали, - подтвердила Рэйвен, выдыхая, и устало прислонилась головой к оконной раме, пытаясь, наконец, хоть немного расслабиться. Сигарета чуть подрагивала в ее пальцах, и оттого серый дым тянулся мелкой рябью, растворяясь в свежем холодном воздухе. На фоне темного проема окна выделялся четко очерченный профиль девушки, с тенью под опущенными ресницами, с бледной кожей лица и шеи, с нервной линией сомкнутых, едва тронутых помадой губ. Она молчала, не двигаясь, еще некоторое время, прежде чем растерянно усмехнуться и проговорить, так и не поднимая глаз: - Наверное, я была не слишком убедительна.
Noah Lutzger: Не торопясь выудить из пачки сигарету для себя, Лутцгер завороженно пронаблюдал, как к потолку, смелея от неисправности противопожарной сигнализации и сбавляя скорость, поднимался тонкий серый дым, обволакивая прозрачной вуалью заостренные пальцы Рэйвен, линии жизни на ее ладони, гладкий участок розовой кожи под ее большим пальцем. Ноа невольно залюбовался тем, как она держит фильтр - крепко, но в то же время кажется, будто он сейчас улетит. Она была прекрасна и в этот момент, чуть нервно затягиваясь сигаретой, больше всего похожа на незнакомку, потому что никогда еще ему не доводилось видеть, как она курит. И это никогда длилось очень долго. Почему она никогда не курила?.. Даже когда призраки не давали ей спать, - вспомнил Гробовщик бессонные ночи, когда он пытался забрать ее внимание у голосов, забрать у них ее жизнь и мысли, не дать им снова увести ее с собой, чего не переставал бояться ни на секунду, когда он с максимальным выражением, прижимая Рэйвен к себе, читал вслух книгу, вовсе не созданную для различного рода экзорцизма. ...Противопожарная сигнализация больше нужна его мозгу, который сейчас перегреется, ища логическое объяснение тому, что пятачок реальности, на котором они с Рэйвен сейчас топчутся, так мал по сравнению с пустыней, простершейся в его памяти. Жаль, ремонтникам, которые придут завтра, такого оборудования не закажешь, а отрицать собственное безумие - вполне логичная клиническая картина для умалишенного, - эти мысли поднимают Лутцгера из пучины разрозненных и приятных воспоминаний в кабинет, где витает запах его сигарет, привычный настолько, что он практически его не воспринимает. Гробовщик окидывает рассеянно-нежным взглядом фигуру Рэйвен у окна, полагая, что именно этим взглядом и заставил ее вспорхнуть с дивана, и, коря себя за очередную неловкость, нерешительно закуривает, морщась от щелчка зажигалки, словно звук неприлично громок, как и его кашель от произнесенных Рэйвен слов, жгущий гортань. Она была убедительна. Она была восхитительна. Но сделать сейчас этот комплимент - верх бестактности, пока для нее они еще случайные знакомые, чьи судьбы его подсознание изменило до неузнаваемости и скрутила в один сюжет. Она была убедительна настолько, что уверила в их общей лжи своего бестолкового партнера, а он - уверил себя и стоит теперь на перепутье, откуда одна дорога ведет в неизвестность, а другая - назад, но тот пусть уставлен уже новыми декорациями. Ее декорациями. Его декорациями, с которых она во время своей игры стряхнула пыльные чехлы. Гипноз? Самовнушение? Амнезия? Ноа казалось, что женщина у окна, чей профиль он сейчас мягко очерчивает взглядом, знает ответы на все. Только вот с ассортиментом вопросов беда - он все еще получужой и потерянный, и здравый смысл вкупе с той галантностью, которая еще осталась, не позволяют шокировать Рэйвен новой порцией чудачеств, не позволяют по-быстрому получить ответ "нет, я впервые вас вижу, и мне пора" или вытянуть из нее какую-нибудь деталь биографии, которая ему неизвестна. Зато разрешены все вопросы, кроме прямых. Скажи мне что-нибудь. Что угодно. Чтоб я хотя бы точно понял, что ты - это ты, а я - это я. - Ну, - дружелюбно промолвил Лутцгер, приближаясь к окну, - ты была смелой. - А я болван. - А они уехали и, полагаю, больше не вернутся. - Ноа почему-то осторожно обошел тонкий лед формулировки "все закончилось" - от этой мысли у него появилось ощущение, будто на шею повесили гирю. Он поставил на подоконник пепельницу, словно бы говоря: "Не надо высовываться в окно, можно простыть". Гробовщик чуть было не сказал это вслух, проведя рукой по плечам Рэйвен, которые так и тянуло обнять, но фраза застряла в горле, как и движение в воздухе. После такого неуклюжего комплимента, когда не знаешь, как себя повести, и боишься негативной реакции как огня, лучше соблюдать дистанцию, и после... и после. - Ты в порядке? - вся его забота выразилась в тоне голоса, когда Лутцгер чуть наклонил голову, чтобы заглянуть в лицо девушке, устало прислонившейся к оконной раме.
Raven Adams: В порядке ли она?.. Странно, но сейчас Рэйвен казалось, что проще было тогда - играя перед полицейским, изображая притяжение и страсть, придумывая иллюзию близости с этим мужчиной, которого, как она надеялась, видела первый и последний раз в жизни. Теперь требовательного зрителя не было, а искусственно созданный образ как будто остался незримо в воздухе, вокруг них, не отпуская и затягивая обратно в свои невесомые сети, оказавшиеся слишком прочными для случайного спектакля. Уже не нужно ничего изображать, можно расслабиться и вычеркнуть, наконец, все случившееся из памяти. Но почему тогда ей хочется не просто расслабиться, но и ткнуться носом в его плечо? Выронить из пальцев эту чертову сигарету и вместо нее вцепиться в лацкан его пиджака, притянуть ближе, удержать рядом, чтобы он не смел, не вздумал больше ее покидать - никогда, никогда... Почувствовать его руки на своих плечах. Почувствовать его дыхание на щеке. Окунуться в его надежность, тепло и заботу и, наконец, перестать чувствовать себя дрейфующей лодкой в безбрежном океане. Успокоиться. ..Странное ощущение. Словно бы очень давно им уже пришлось расстаться, словно бы каким-то чудом они нашли друг друга на пересечении миров, словно бы теперь все ее существо подсознательно тянется к нему, осаживаемое лишь ужасным предчувствием и этой реальностью, в которой она курит его сигареты. Рэйвен подняла на Лутцгера глаза, всматриваясь устало и настороженно, отмечая и его участливую позу, и мягкий поворот головы, и заботливый взгляд, и какое-то напряжение во всем облике, - как будто он чего-то ждал, чего-то хотел, чего-то боялся, - и вновь подавила в себе желание приблизиться и позволить им обоим притвориться, что сегодня не было никаких похорон, она не скорбит по отцу, а он не владелец ритуальной фирмы, услуги которой она оплатила сполна. Одумайся. Этот человек запер тебя в гробу с покойником. Ты все еще хочешь его обнять?.. ..После всего этого безумия - в порядке ли она? Рэйвен кивнула, постаравшись придать голосу побольше уверенности, но почти сразу стушевалась. - Да. То есть нет... не совсем, - она нервно затянулась сигаретой, устало провела пальцами по лбу, отведя глаза. - Я не знаю... - последнее прозвучало как-то жалобно, но девушка этого не заметила. Рэй сделала короткий вдох, собираясь начать говорить, но вместо этого промолчала и стряхнула пепел, избегая встречаться глазами с Гробовщиком. Он непроизвольно давил на нее своей близостью, и взглядом давил тоже, и мягкостью тона голоса, и даже запахом дыма Malboro Lights, от которого у нее безнадежно сжималось что-то внутри. Но и уйти, прервав натянувшиеся между ними иллюзорные нити, она не могла - не хватало самообладания и воли. И того же самообладания не хватало, чтобы рассказать Лутцгеру о том, что в действительности происходило с ней, когда он запер ее в гробу у себя в подсобке. Рассказать ему, кто явился причиной ее сумасшествия, кто обязан выслушать и попытаться понять хотя бы потому, что это его вина. И потому, что этот рассказ был бы лучшим ответом на заданный им вопрос... пусть он сам решает, в порядке ли она. С одной стороны держать все в себе невыносимо - голос мертвеца, его речь, сведения из оборванной жизни; с другой - она выставит себя умалишенной, в этом сомнений не было. Поверить в такое было невозможно, и она сама бы на его месте не поверила - по крайней мере, случайному человеку, знакомство с которым едва ли насчитывало несколько часов. Но и оставить все как есть невыносимо тоже. Жить с этим самой, точно зная, что поделиться - означает выдать тайну Лутцгера и уничтожить на корню весь отыгранный спектакль. Она обязана рассказать, и не ради того, чтоб вызвать у Гробовщика чувство вины за ее безумие, но чтобы снять со своих усталых плеч хотя бы часть того груза, что так тяжело давит. И все-таки признаться было трудно, Рэйвен медлила, подбирая не подбиравшиеся слова, заправляя за ухо волосы и забывая курить - сигарета прогорала впустую, превращаясь в неровный цилиндр серого пепла, но девушке, казалось, было все равно. - Мистер Лутцгер, - наконец, заговорила она, так и не подняв на него глаз. - Когда вы заперли меня... там... С тем человеком... Кое-что произошло. Я... Я не знаю как объяснить, это звучит как безумие, это ненормально, я понимаю, но... дело в том, что он говорил со мной. Тот покойник. Нет, не перебивайте, пожалуйста. Ей показалось - он хочет сказать что-то, и Рэйвен быстрым нервным движением вскинула руку, дотронулась ладонью до груди мужчины, словно удерживая его, умоляя его молчать, даже не пытаясь осознать, действительно ли это было необходимо, действительно ли Гробовщик хотел вмешаться. - Он не двигался, нет, ничего подобного. Разговор шел в моей голове... Как будто я экстрасенс, или медиум, или что-то еще. Я слышала его голос и могла отвечать, могла говорить с ним, тоже не произнося ни слова вслух. Он сказал, что его зовут Мартин Кими. Его застрелили. И... сказал, что Аюми очень переживает. Это его девушка... то есть, она была его девушкой. Мистер Лутцгер... - Рэйвен, наконец, подняла на него глаза, и, только сейчас осознав, что ее ладонь до сих пор лежит на его груди, отдернула руку. От резкого движения пепел с сигареты осыпался вниз, но девушка, погрузившись в пугающие воспоминания, концентрируясь на произносимых фразах и всматриваясь в лицо Ноа в ожидании реакции, этого не заметила тоже. - Мистер Лутцгер, скажите, в этом есть хоть слово правды? Или я просто сошла с ума? Она смотрела на Гробовщика прямо, в упор, с плохо скрываемой мольбой, не до конца понимая, что в ее случае услышать хуже - прямой диагноз, или же подтверждение открывшегося у нее дара общаться с мертвыми.
Noah Lutzger: Он слушал Рэйвен, застыв как статуя с горящей сигаретой, и смотрел на нее во все глаза, в шоке подняв брови, удивленный не странным признанием девушки, к которому любой здравомыслящий человек отнесся бы с долей скептицизма, а тем, что угадывает почти каждое слово еще до того, как оно слетает с ее губ, до того, как она успевает подобрать слова и поделиться своей мыслью. Здравомыслящим Лутцгер вряд ли мог себя назвать. Было сложно не поверить в невозможное лишь потому, что однажды он уже поверил, поверил, когда принять непостижимое было гораздо труднее, когда требовалось доказательство, чудо, знамение, когда нужно было переступить через привычное - через четкое, укоренившееся в восприятии под действием многолетнего опыта понимание: "мертв" - это только лишь тело, которое не дышит, не думает, а тем более, не говорит с тобой. Теперь не нужно было никаких доказательств - они уже были предоставлены, все уже случилось, осталось только сказать "я знаю, я все, все, все знаю". Ноа верил ей тогда и сейчас вряд ли смог бы отнестись к словам Рэйвен по-другому - это сработало как давно заложенная программа. Но даже когда его недавнее воспоминание о ее ночных беседах с умершими, когда кто-то поразительно похожий на него преданно стерег ее спокойствие, идеально наложилось на рассказ девушки, и все будто бы встало на свои места в мозаике, единство которой так и кричало, что подобных совпадений не бывает, и телепатия здесь не работает, Гробовщик не сразу почувствовал себя менее сумасшедшим. - Этого не может быть, - вырвалось у него со второй попытки, после того, как девушка перебила его восклицание, еще не оформившееся в слова. Дар речи было обрести непросто, еще сложнее - поверить собственному наитию, еще сложнее - не обрушить на Рэйвен свои безумные догадки и не поделиться своим опытом общения с мертвецами. Их опытом. Еще сложнее - однозначно и навсегда ответить на вопрос, есть ли хоть слово правды в том, что к таким сказкам не приходят врозь, в том, что воспоминания стали наконец-то просто воспоминаниями, из каких бы дремучих далей они ни пришли, и теперь настраивают его мысли в такт стряхиваемому с сигареты пеплу: Это ты. Это ты. Это ты, - не уточняя значение этого магического "ты" словами, а только ощущением доверия и в то же время - томительной недосягаемости. Несколько минут назад Лутцгеру казалось, что, если он поверит себе так же, как он сейчас верит Рэйвен, это будет стоить ему рассудка. Оказалось, это принесло облегчение, к которому, правда, он был так же не готов, как и к этой встрече, вовсе не случайной - теперь это ясно как день, как и к тому, что девушка все-таки даст ему этот ключ к правде, умоляюще и убийственно официально, вбивая ему в грудь приставку "мистер" как гвоздь. С тобой этого не происходит, не так ли? - растерянно спрашивал Ноа пустоту, изучая лицо Рэйвен, и эти сомнения вынудили его проявить осторожность и придержать свои откровения при себе. - Ты больше не замечала ничего необычного? Раньше или... после? - торопливо спросил он, обрывая уже вертящееся на языке "Я тебе верю", чтобы удостовериться, чтобы больше не чувствовать так остро, что он знает много больше нее, иначе не был бы Гробовщик "мистером Лутцгером", которому вряд ли позволено распространяться сейчас о том, какие чудные вещи творятся с ним самим, не позволено сейчас успокаивающе взъерошить волосы на голове, внутри которой Рэйвен не переставала слышать голоса, и пытаться убедить ее в том, что то, что произошло с ней в запертом гробу - абсолютно нормально. И даже отголосок ее вновь открывшегося дара в его воспоминаниях не может заставить ее называть его так, как раньше.
Raven Adams: - Этого не может быть. В ее глазах что-то дрогнуло и надломилось. Острый нож с размаху полоснул по натянутым в ожидании нервам, и стена, которую она так старательно пыталась возвести между собой и этим мужчиной, вдруг выросла сама. Не осталось больше ни желаний, ни навязчивого притяжения, ни образов каких-то необъяснимых воспоминаний. Только она - одинокая, безмерно уставшая, еще немного пьяная, с тянущей болью в сердце, растерянная, напуганная, растрепанная и с расстегнутыми пуговицами на груди, про которые она совсем забыла. Только он - бесконечно далекий, чужой, неуклюже пытавшийся ее защитить и в результате переломавший ее всю, вроде бы желающий позаботиться, но в действительности ничем не отличающийся от безграничной серой людской массы, не пожелавший даже попытаться притвориться, что может поверить ей... И что она хотела от этого мужчины? Неужели всерьез ожидала, что он обнимет ее, и все покажется не таким уж страшным? Неужели тянулась к нему всерьез?.. Мираж их общности, витавший в воздухе, лопнул как мыльный пузырь, снимая с ее взора пелену, где цветастыми разводами рисовались иррациональные картины и желания, сквозь которые она и видела Лутцгера, невольно вплетая того в сюжеты своих призрачных видений. Все опять стало ясно, все опять стало просто, все стало... обычно. А Рэйвен еще смотрела на Гробовщика, теперь без иллюзий, не испытывая и тени той взрывоопасной смеси порывов, от воплощения которых в жизнь едва удерживалась всего минуту назад. Что она здесь делает? Никакого смысла оставаться больше нет. И все-таки перед тем, как сорваться с места, девушка словно бы по инерции проговорила растерянно, отвечая на вопрос Гробовщика: - Я видела джунгли и яму, полную мертвецов. Еще пистолет. Кажется, я хотела себя убить. И... - Рэйвен осеклась. Сказать ему, что видела его? Что какой-то старый забытый сон переплелся безумием с реальными событиями, в которых был и сам Лутцгер, и труп, и ее страхи?.. Ни за что. - Впрочем, это не имеет значения. Я просто испугалась, - голос ее стал тверже, отстраненнее, а взгляд подернулся коркой льда, словно подчеркивая лишний раз - они чужие друг другу. И ее слабость, в которой она едва не бросилась ему на грудь, ища защиты и поддержки, - всего лишь безмерная усталость, накопившаяся за весь день, усугубленная пережитым ужасом и несколькими глотками алкоголя. А в действительности она сильнее, чем он уже готов себе вообразить, заботливо склоняясь к ее лицу и вглядываясь в ее глаза, словно бы одновременно желая и боясь прочесть в них еще большее сумасшествие, нежели то, что она уже открыла ему. Рэйвен решительным жестом загасила сигарету в пепельнице и выпрямилась. - Не трудитесь вызывать такси и провожать меня, мистер Лутцгер. У вас есть еще неоконченное дело, требующее вашего внимания. Займитесь лучше им. Прощайте. Тон голоса не оставлял возможности для этического маневра, а жесткое указание на расчлененный труп в подсобке лишний раз напоминало, с чего все началось, и чем должно закончиться. Впрочем, всегда мог бы остаться короткий отрезок времени для последнего "но", которое вряд ли могло всерьез изменить ситуацию, разве что немного смягчить. Только Рэйвен не стала его дожидаться, чтобы не затягивать вновь общение с Гробовщиком, не дать ему шанса заговорить ее, заставить потеряться в мороке, не связанном с настоящей реальностью, не дать превратить ее саму в такой же фантом, как и все, что она успела испытать за вынужденно долгое пребывание в компании Ноа Лутцгера и из-за его нелегального бизнеса. Не дожидаясь его ответа, возражения или согласия, хотя бы какой-то реакции или даже слов прощания, Рэйвен торопливо выскочила из кабинета в коридор, сорвала с вешалки свой плащ, намереваясь одеть его уже на улице, по дороге к шоссе, и замешкалась только у двери, когда несложный в общем-то замок не захотел поддаваться порывистым движениям ее рук.
Noah Lutzger: Но не убила. Потому что я помешал. Потому что я помню, как падал. Потому что помню, как выталкивал тебя наверх. Помню, как хотел унести тебя подальше от этого проклятого места, а теперь не могу вспомнить, где оно находится. - Все это, похожее то на застывшие фотоснимки, то на замершие в движении старые микрофильмы, управляло мыслями Лутцгера, которые, напротив, обрели непривычную и летящую свободу. - Скажи же, что это был я. Или мое раздвоение личности, о котором я ничего не подозреваю - неважно. Скажи это, потому что у меня нет ни слов, ни смелости спросить. - Нет, имеет, - отрывисто возразил Ноа, не представляя, каким образом станет это объяснять. Мысли оказались явно свободнее слов, которые Гробовщик посадил в прочный металлический сейф, не пропускающий ни звука, чтобы они не испугали Рэйвен, не заставили убегать от него еще быстрее, невозвратнее, непоправимее, чтобы не вынудили его первым признать, что он спятил. Вот и минуту назад ему нужно было прикусить язык, тщательно продумать фразу - об этом Лутцгеру поведал жестко затушенный в пепельнице окурок, и лишь после - холодный тон девушки, которая отгородилась от его недоверия, не понимая, что на самом деле отгораживается всего лишь от неподходящих слов. Отгородилась и сбежала, не дожидаясь, пока он пробьет эту стену извинениями, обходительностью и уговорами, потому что она, даже если еще не осознала этого, должна чувствовать - так однажды уже случилось, должна знать, кто он такой и на что способен пойти, чтобы не потерять ее. Поэтому Рэйвен может не напоминать ему о задании - уж о нем Лутцгер думает сейчас в последнюю очередь, словно время для него стоит, словно и улик нет, словно ему не надо идти на склад, переодеваться в рабочий комбинезон и вести катафалк на кладбище, где он зароет этого безымянного несчастного и попытается забыть о нем. Кстати, возможно, и забудет в этот раз. А вот о Мартине Кими - уже вряд ли, потому что Рэйвен действительно говорила с ним, действительно выслушивала этот бред, что покойный ей наплел, и это повод - прости меня, Господи - его ненавидеть. А сколько Ноа не думал о грузе? Уже минут пятнадцать, после того, как полиция оставила их в покое? Десять минут? Пять?.. Он не знал им счета. Груз - уже не человек, это чья-то память, у которой есть такое свойство, как терпение. Его чувства невозможно задеть, он не убегает от Лутцгера со всех ног, оставляя ему неясные воспоминания и номер телефонной книги, по которому ему не факт, что ответят. - Постой. - Ладонь Ноа опускается на входную дверь, не давая ей открыться. И пока он выравнивает тон своего голоса, чтобы произнести следующую фразу спокойно, Гробовщик понимает, что в эту секунду сила - единственный способ удержать Рэйвен. Его вновь захлестывает чувство вины, как зеркало отражая момент, когда он не дал ей выйти навстречу Хиббсу, когда спрятал ее с Кими, который сейчас наводит на нее ужас, заставляя бежать от Лутцгера, от себя, от этого места. А так хочется чувствовать, что поступаешь правильно, преграждая сейчас ей путь, как чувствовал себя когда-то, выбивая пистолет из ее руки, причиняя ей спасительную и необходимую физическую боль. - Я тебе верю, - веско произносит он, глядя девушке прямо в глаза, стараясь не позволить ей хотя бы на секунду усомниться в сказанном, стараясь унять прерывистое дыхание, потерявшееся в рывке следом за ней и в страхе, что Рэйвен сейчас уйдет. Навсегда, а он так и не узнает, где кончается их прошлое, а где начинается эта встреча. - Верю, потому что понимаю, что ты чувствуешь. Понимаю, как это страшно, когда ты разговариваешь с умершими. - И знаю, как страшно ощущать и видеть, что ты с ними разговариваешь. - И поэтому я не отпущу тебя, если не буду уверен, что ты в безопасности. С этими словами Лутцгер набрал номер на телефоне и продиктовал службе такси адрес бюро. Вежливый диспетчер оповестил его, что машина будет подана через восемь минут. У меня восемь минут, чтобы она поверила снова, что я ей друг. И неважно, что потом. Ей нужно почувствовать себя защищенной и свободной, как это все время у нас было. Ведь было?.. - Он убрал руку с двери, и теперь Рэйвен была вольна открыть ее, как только захочет. - Ей всегда это было нужно.
Raven Adams: Первым побуждением Рэйвен было оттолкнуть Лутцгера от двери, не боясь показаться слишком резкой, слишком возбудимой, слишком нервной, оттолкнуть и уйти, и пусть он остается один на один со своей "верой", с недопитой бутылкой коньяка и Malboro Lights, которыми пахнут ее пальцы. Она так и не поняла, что именно ее удержало - то ли вновь продемонстрированное превосходство силы, из-за которого она и оказалась сначала запертой в гробу с покойником, а теперь - запертой в помещении бюро; то ли слова и голос, где прорывалось нечто большее, чем простое вежливое нежелание отпускать ее одну в ночь; то ли его взгляд, бесконтактно удерживающий крепче рук. Но момент уйти был упущен, порыв был упущен тоже, и, пока мужчина пытался донести до нее, что верит и понимает, пока вызывал такси, пока напряженно держал дверь закрытой, опасаясь, что она не дослушает, не дождется, сбежит, не дав ему возможности оправдаться, Рэйвен рассеянно застегивала пуговицы на груди, тиская в руках белый плащ, то неуверенно заправляя волосы за ухо, то высвобождая их, и время от времени обжигая Гробовщика бегающим взглядом, словно не будучи в силах смотреть на него постоянно, но и не желая окончательно терять контроль над ситуацией. Девушку нервировала уверенность, с которой Лутцгер говорил о том, что понимает ее. Было в этом что-то... ненормальное, неправильное, нелогичное, выбивающееся из этого болезненного момента, когда она доверилась, а он оттолкнул. Быть может, безусловная твердость, не слишком ему присущая, но оттого и убивавшая в ней все сомнения и желание сопротивляться. Быть может, удивительная правдоподобность, словно он и впрямь говорил именно о ней, словно он знает ее и знает больше, чем она сама. Быть может, почудившийся в его словах отголосок ее собственных боли и страха, едва ли в действительности являвшийся эхом, но оказывавший на нее воздействие до того, как Рэйвен успевала отсечь его еще на уровне восприятия. А полминуты спустя, когда такси уже было в пути, и Лутцгер, жестко удерживавший дверь закрытой все это время, убрал руку и как будто отпустил ее, предоставляя выбор уйти сейчас и ждать на улице или вообще отказаться от его услуги и ловить такси самостоятельно на проспекте, или задержаться еще на несколько минут в теплом офисе и в его компании, пока не прибудет машина, момент для побега был уже упущен. Ноа словно сознательно ослабил давление до минимума, как чувствовал - Рэй способна взбунтоваться просто из ощущения, что ее свобода ограничена, что кто-то чужой, сторонний пытается ее притеснить, заставить играть по своим навязанным правилам; взбунтоваться и уйти, сбежать, чтобы позже, оставшись одна, восстановить себя, в который раз осознавая, что даже полное и беспросветное одиночество лучше чьего-то плена. Словно бы Гробовщик знал - она может принять его гостеприимство и заботу, разрешить себе остаться только в случае если он даст ей почувствовать себя свободной, если не станет принуждать, если, жестко обозначив свою позицию и надавив, после отойдет в сторону и позволит вдохнуть полной грудью, позволит ощутить - да, он хочет так, предлагает так, это разумно и правильно, но окончательный выбор за ней, и ее внутренняя свобода это главное, ради чего он способен даже предоставить ей отступной путь в ущерб собственному стремлению и здравому смыслу, лишь надеясь, что она, успокоившись, примет верное решение. - Мистер Лутцгер... - Рэйвен не двинулась с места, но все еще оставалась в напряжении, готовая в любой момент сорваться и сбежать. - Вы просили меня простить вас, а я не ответила. Я не знала, что ответить, и как объяснить не знала тоже. Теперь вы знаете. Вот скажите... скажите честно. Вы смогли бы простить человека, если бы прошли через такое по его вине? - она устремила на него прямой испытывающий взгляд, но лишь на пару секунд, спустя которые ее глаза потухли и девушка опустила голову, глядя на то, как ее пальцы нервно теребят ткань плаща. - Не отвечайте. Вы... вы не можете знать, каково это. И если уж хотите знать всю правду, то тогда, в этих галлюцинациях, я видела вас. Возле той ямы, полной мертвецов, и в ней тоже, и вы пытались отобрать у меня этот чертов пистолет, чтобы я не пустила пулю себе в висок... Наверное, я там все-таки потеряла сознание ненадолго, - Рэйвен усмехнулась, скрывая нервный всхлип, и бросила на мужчину короткий взгляд, продолжив говорить в более ироничной манере, пряча за этим охватившее ее волнение. - Да, вы своим поступком произвели на меня сильное впечатление, мистер Лутцгер. Не удивлюсь, если теперь вы прочно поселитесь в моих снах, со всем вашим.. этим... И с Мартином, если, конечно, это действительно его имя, - коротко качнув головой в сторону подсобки, девушка искривила губы в горькой улыбке. - Вот теперь все. Можете отменить такси и вызвать санитаров. Рэйвен больше не подняла головы, опасаясь встретить в его глазах отстраненную неприязнь недоверия, удерживаясь на шатком мостике между "уйти" и "остаться", боясь сделать как шаг вперед - взглянув на Лутцгера в надежде обрести поддержку, так и шаг назад - выскочив вон, притворившись и поверив, что все действительно закончилось, и этому человеку наплевать, как она доберется до дома после бесконечно длинного дня и всего, что происходило в бюро. Наверное, шагнуть назад ей не позволяло лишь нежелание верить в то, что ему действительно наплевать...
Noah Lutzger: Я не пытался, я это сделал. Сделал! Лутцгер внутренне вздрогнул от ее "вы своим поступком произвели на меня сильное впечатление", как будто это было сказано о том, что происходило тогда, на краю ямы, полной трупов, а не о том, как он напугал Рэйвен несколько часов назад. Произвести впечатление Ноа не стремился ни в одном, ни в другом случае - главным было, чтобы Рэйвен осталась невредимой, и не потому что он думает, будто может заглянуть в душу девушке, недавно потерявшей отца, а словно спасать ее было заложено в его природе, так, что устоять не представлялось возможным. Может быть, заталкивая ее в жуткое, но надежное убежище, он по наитию хотел вновь повторить тот поступок, который оказался действительно важным и правильным, снова почувствовать, что без него Рэйвен не обойдется, почувствовать, как она ищет у него защиты, почувствовать себя нужным ей. Почувствовать прикосновение на губах, которое ничего пока не означает. Почувствовать, что она прощает его за то, что он дерзнул захватить власть над ее судьбой в месте, буквально пропитанном смертью. Непростительно не вмешательство в жизнь Рэйвен, непростительно то, что сейчас взрывается у нее в голове. Лутцгер сегодня призвал туда демонов, пробудил ее спящий, уютно затаившийся на задворках подсознания дар, пустил ее бродить среди останков человеческих душ, ни к одной из которых он бы не подпустил ее и близко, если бы оказался сильнее, если бы смог отпустить и не делать того, в чем фатально и навсегда виноват, чем причинил ей море страданий, впадающее в море слез. Возможно, Ноа даже предпочел бы не помнить, в чем именно заключалась их бесконечная пытка, где он исполнял роль палача, больше хотелось вспомнить, простила ли она его. Неужели нет?.. - В санитарах нет никакой нужды, - проговорил Гробовщик негромко, стараясь ловить настроение Рэйвен и как можно меньше обращать внимание на свое собственное - запутавшееся, отчаявшееся, умоляющее. Он знал, что, проведи он сейчас рукой по ее волосам, девушка поднимет голову, но чувство вины загоняло его все глубже с нерешительность, которую звали "мистером Лутцгером", а чтобы заставить Рэйвен посмотреть на него, сейчас, должно быть, было достаточно признания. Одного из. - Потому что Мартин - это действительно имя этого человека. Спустя вечность их по-прежнему сталкивает друг с другом человек по имени Мартин. - Мне жаль, но, даю слово, Аюми тоже существует на самом деле, - продолжил Лутцгер осторожно, - как и то, что ты почувствовала. - Он поостерегся сказать "как и твой дар", ибо это означало прямо поставить Рэйвен перед фактом, что ей придется теперь жить с этим всю жизнь, дрожать от посторонних голосов в голове, всю жизнь ловить на себе обеспокоенные и опасливые взгляды, всю жизнь терпеть компанию погибших близких... Если бы я мог вернуть все назад, я бы никогда так не поступил с тобой. Лучше пусть она находится в его объятиях, когда догадается, что ее ждет. Лутцгер непроизвольно сделал шаг навстречу, но его протянутые руки так и не сомкнулись за спиной Рэйвен, так и не прижались к ее телу, лишь создав вокруг умиротворяющее, обволакивающее поле, которое разрядится и рассеется, когда в следующую секунду девушка его оттолкнет. На мгновение он неуверенно застыл в этом жесте, вспомнив, что не прощен и навязчив, и сделал обратное движение, после чего просто положил ладони Рэйвен на плечи чуть выше локтя, тверже, чем позволяло официальное обращение, режущее ему слух. - С этим ты справишься. Справится. К сожалению и скорее всего, без него. Поэтому поселиться в ее снах - не такая уж плохая идея: может быть, так он сможет снова их охранять.
Raven Adams: - О, Господи... - она все-таки с ним разговаривала - с тем мертвым мужчиной. Она на самом деле с ним говорила. Это не безумие, это чистая правда. От осознания у девушки закружилась голова, и, невольно качнувшись в сторону Лутцгера, она вскинула ладонь, упираясь в его грудь, вновь возводя между ними преграду и не позволяя себе прижаться, попросить поддержки, переложить на него свою боль, свой страх и неуверенность. Но отчего-то ощущение тепла и покоя, шедшее от его рук, крепко державших ее за предплечья, дало ей силы, дало возможность выдержать этот удар достойно. Как будто... как будто ее обнял какой-то действительно близкий человек, а не просто случайный знакомый поддержал за руки, чтобы помочь справиться с выбивающей из равновесия ситуацией и в то же время сохранить дистанцию, не переступая рамки приличий и не взваливая на себя проблемы очередной клиентки. И пусть все действительно так странно, пусть она пытается надумать себе несуществующее, пусть ее взбесившиеся от горя, бессилия и страха чувства безнаказанно обманывают ее, но девушке будто ненадолго становится легче, хотя и обнимает ее в действительности лишь самообман. Но нет, он не прав. Он не знает, о чем говорит. Рэй не справится, если это будет продолжаться... не дай Бог. Она даже не понимает, как ужиться дальше с этим эпизодом непознанного, словно сценой из фильма ужасов, как существовать с ощущением, что с мертвыми действительно можно говорить. Это ломает все, к чему она привыкла. Это ставит несокрушимую стену между ней и всеми, кто ей близок. Это можно лишь спрятать в себе и не показывать, не обсуждать ни с кем, опасаясь встретить отстранение и неприятие. Ни с кем, кроме того, кто уже знает, кто уже держит ее на краю бездны, кто виноват во всем случившемся... и кого она больше никогда в этой жизни не встретит. Рэйвен сделала вдох, собираясь возразить мужчине, и, уловив невыветрившийся запах Malboro Lights, неожиданно для самой себя заговорила совсем об ином. - Вы всегда курили эти сигареты? Просто... У меня такое ощущение, что кто-то очень значимый для меня тоже их курил. Но я не могу вспомнить подробностей. Странно, правда? - Рэй изогнула губы в кривой вымученной улыбке и закончила совсем тихо. - Хотя... Если я не могу вспомнить, кто это и что нас связывало, видимо, не так уж важен был этот человек. Надо собраться. Собраться, взять себя в руки и уйти отсюда. И, Господи, сфокусировать уже расплывающийся взгляд хоть на чем-нибудь, иначе она так не сдвинется с места, так и не вырвется, так и утонет в неясных обрывочных воспоминаниях о чем-то, что вспоминать нельзя. - Я вас помадой испачкала, - неожиданно ее взгляд выхватил воротник рубашки Лутцгера, на котором отпечатался неровный след. В какой момент это произошло? Когда она старательно изображала его любовницу, или когда бессильно упала в его объятия едва он вытащил ее из гроба? Видел ли это коп? И.. не слишком ли много вопросов?.. Рэйвен взялась пальцами за его рубашку, легонько поскребла ногтем отпечаток, но безуспешно, и чуть слышно вздохнула с сожалением. - Жена скандал устроит. И ведь действительно... все, что происходило сегодня здесь и между ними, так и должно остаться в той комнате с гробами, должно быть похоронено вместе с Мартином и трупом в полиэтиленовом черном мешке. Потому что их налаженные привычные жизни пойдут трещинами, если кто-то из близких узнает. Потому что у нее есть Джейкоб, а у Ноа... тоже кто-то есть. Знает ли его женщина о том, как он подрабатывает? И как ей удается жить с этим? И как самой Рэйвен жить, притворяясь, будто ничего не было, скрывая от родного человека, что чокнутый хозяин похоронного бюро засунул ее в гроб с покойником? И что притворялась любовницей Гробовщика, чтобы спасти его от тюрьмы, подвергая опасности собственную свободу? И что... ей это нравилось?.. Хорошо бы эти ощущения похоронить вместе с воспоминаниями. Вместе с голосом покойника в ее голове. И вместе с тем, что ей не хочется оттолкнуть его, стряхнуть с себя его руки, и уйти.
Noah Lutzger: Его запах, который она выудила из памяти так избирательно, не изменился. Рэйвен это почувствовала, и это тронуло Ноа больше, чем ее обрывочные воспоминания о том, как он спас ей жизнь. К чему этот вопрос?.. Что-то поняла? Так же что-то недоговаривает, как я? Неужели?.. - Испытующий взгляд Гробовщика потух в следующий момент, как только девушка закончила фразу, и в его сознании стены помещения мгновенно сдвинулись к нему, сжали его черепную коробку и разошлись в исходное положение, оставив его, немого и оглушенного, посреди мира, который ему не нужен, потому что в этом мире она уйдет. Нет. Неважно, что она почувствовала. Потому что она все равно исчезнет, и Лутцгер теперь знает, почему. Неважно, как неважен он - слабохарактерный делец, превративший семейный бизнес в бог знает что, трус, желающий наладить отношения со своей совестью, но до омерзения боящийся тюрьмы, человек, с которым рядом опасно находиться, и на которого нельзя надеяться. Этот человек мало походит сейчас на того, кто был действительно важен. Таким Рэйвен его не видела, не знала, не любила, таким он не был ей нужен, таким он не смог бы и никогда не сможет стать для нее опорой. Здесь ей некого вспоминать. Здесь ей некого искать. Не к кому возвращаться. И поэтому она сейчас покинет это место. Бред? Был бы бред, не будь мне больно. Потому что я хочу, но не знаю, не знаю, как стать тем, кем ты когда-то дорожила. Как это делается, я, кажется, тоже забыл. - Я... - ...один, - хотел закончить Лутцгер, но подавил этот стон, как и движение головы к руке Рэйвен, теребящей ворот его рубашки. - Сейчас один в своих воспоминаниях, где я с тобой и одновременно - без. И будто был один целую вечность, в каком-то отрезанном от всего мира вакууме, глуша алкоголь, разрезая лопатой землю, считая деньги, затягиваясь сигаретой за сигаретой, словно жил так с самого рождения. Это безвременье. Так ведь не бывает. И так не может продолжаться, но я знаю, что после того, как ты уйдешь, я из этого круга, возможно, уже не выберусь в одиночку. Потому что я знаю также, что отличает одну копию меня, которая всегда курила Malboro Lights и нуждалась в тебе, от другой - одна из них еще жива. Не оставляй меня здесь одного. - ...не женат, - обронил он немного нервно и смущенно. На вкус ответ был как ложь, но вот что странно: если сейчас заглянуть в документы Гробовщика, там не найдется ни единой отметки о браке. Кстати, документы... - рассеянно спохватился он. На улице просигналило такси. Не уходи, не уходи, не уходи, ну еще чуть-чуть.Если бы Лутцгер только мог понять, что именно даст ему это "чуть-чуть". - Это, кажется, твое. - Ему пришлось снять руку с плеча Рэйвен и с горечью разбить объятия, чтобы потянуться во внутренний карман за ее паспортом, на чьих страницах, наверно, не указано ничего, что тут же не восстанет из пепла у Ноа в голове, и это всего лишь песчинка в пригоршне того, что он знает о Рэйвен Адамс. Написано ли там, что у них дни рождения в один день? Хочется открыть теплеющую в пальцах кожаную корочку, но его уверенность сильнее этого, она даже сильнее сожаления, с которым Лутцгер отпускает предмет из своих рук, не оставляя его себе ни как сувенир на память, ни как предлог позвонить Рэйвен завтра утром. Он понимает, что все равно позвонит. Только это сейчас может успокоить и дать надежду, от которой новый сигнал подъехавшего к тротуару напротив автомобиля звучит не как паника. И не как ад, раскаленной потрескавшейся землей обжигающий его ноги сквозь обувь, когда Лутцгер провожает Рэйвен до машины и галантно открывает перед ней заднюю дверцу.
Raven Adams: Ей показалось, или его слова об отсутствии брака прозвучали как ложь? К чему?.. Он настолько старомоден, что не рискует называть женой ту, с кем живет без штампа в паспорте? Он настолько дорожит своей женщиной, что боится даже косвенно сделать ее причастной к своему грязному бизнесу и не афиширует отношения? Он щадит Рэйвен, чтобы та не испытывала лишние угрызения совести, зная, что приставала к несвободному мужчине, пусть даже и ради спасения их обоих?.. Или просто лжет? Ведь все они "не женаты", если их не видит вторая половина. Снова вопросы. Слишком много вопросов для тех, которые сейчас попрощаются и забудут друг о друге. Слишком много вопросов для тех, кто не имеет друг для друга никакого значения. Но в следующий момент Рэйвен невольно убедилась в порядочности Гробовщика, принимая из его рук собственный паспорт, про который напрочь забыла. Ведь он мог забыть тоже, и едва ли ей удалось бы восстановить в памяти все события вечера, чтобы определить, где и в какой момент она видела документ в последний раз, когда ей через день-другой понадобилось бы оформлять бумаги о вступлении в наследство... пусть даже размеры этого, собственно, наследства, невелики. - Спасибо, - мягко поблагодарила она мужчину, улыбнувшись уголками губ. Кажется, это лучший момент для прощания, для того, чтобы расстаться на едва ли не единственном правильном аккорде за весь вечер, полный какофонии неверных фальшивых звуков взбесившегося оркестра. И пусть этот аккорд будет финальным. Говорят же, что лучше всего запоминается последнее... так и Рэйвен лучше бы помнить то, как хозяин похоронного бюро не забыл отдать ей документ, а не трупы в подсобке, не острый приступ стыда, когда раздевала Лутцгера взглядом, не его руки на своих плечах и не свое едва преодолимое желание уткнуться носом ему в плечо. Девушка отступила назад, даря одновременно свободу и словно обнимающей ее ладони Гробовщика, и себе самой. Быстро надела плащ, не позволив мужчине напоследок поухаживать за собой - хватит лишних прикосновений, она справится и сама, - выправила волосы в свободный каскад. Кажется, в прошлый раз Рэй, безрассудно пьяная, едва ли не в его лицо бросила длинные шелковые немного запутанные пряди, высвобождая прижатые плащом волосы... Будто провоцируя на что-то, будто ее игр, взглядов и непринужденной болтовни об их иллюзорном романе было мало. Будто и впрямь рассчитывала его соблазнить... "Не думать об этом." Они вышли из здания, Лутцгер распахнул перед ней дверцу такси... и еще один шаг прочь - предпоследний, до того, как Рэйвен сядет в машину и уедет. Уже чувствуя тепло прогретого салона, девушка обернулась и растерялась на мгновение, читая в глазах Ноа какую-то странную тоску, словно он терял нечто очень дорогое - терял прямо сейчас, в эту минуту, и не мог удержать, - и отчего-то иррационально чувствуя, что виновата в этом. "Его проблемы не имеют ко мне никакого отношения. Никакого." Рэйвен машинально запахнула плащ, как будто пытаясь спрятаться и уловить эту мысль, сфокусироваться на осознании того, что пережитое за этот бесконечно длинный, но всего лишь один случайный вечер, никак не может влиять на их жизни. Ни на его - потому что она отвела от него опасность быть пойманным с неучтенным трупом в подсобке, ни на ее - потому что у нее есть Джейкоб и как-никак налаженная жизнь, в которой нет места случайным знакомым, имеющим дело с мафией. Но почему тогда от взгляда Гробовщика ей становится не по себе, почему она чувствует себя причастной, почему ей хочется то ли забиться в угол и исчезнуть, то ли мягко обнять его и пообещать, что все обязательно будет хорошо?.. - Прощайте, мистер Лутцгер, - от смешанных чувств и желания закрыться прощание получилось холоднее, чем она рассчитывала. Но так даже лучше. Рэйвен лишь подчеркнет тем самым, что готова забыть его и все с ним связанное - трупы, голоса, мафию. Она не сдаст его полиции, он может не бояться новых визитов, она позволит ему самому разруливать и решать все, что происходит в его жизни, которая никак не касается ее, ничем с ней не связана. Случайный эпизод останется в ее памяти лишь как страшный сон, в котором Рэйвен разговаривала с покойниками, и, спустя время, подернется туманной дымкой забытья. Лишь бы только ей удалось проснуться...
Noah Lutzger: Еще минуту. Еще одну. Глупо мешкать, глупо смотреть, как Рэйвен сама стремительно высвобождает волосы из-под ворота плаща, и вспоминать, как они сегодня практически коснулись его лица, мечтая о том, чтобы пригладить их на прощание на ее спине снова; глупо замедлять шаг, пока Лутцгер ведет девушку по дорожке к мигающему белыми фарами такси, и глупо говорить, как будто его внезапно осенила какая-то мысль: - Постой. - Лутцгер положил руку сверху на дверцу машины, не давая Рэйвен схватиться за нее и захлопнуть, и тут же уронил ладонь вниз, словно опасаясь, что еще одно проявление воли оттолкнет ее еще дальше и вернет ей былой страх перед ним. Несмотря на то, что сейчас, когда Гробовщик думал, что видит Рэйвен в последний раз, этого "дальше" для него не существовало. Между ними не было дверцы автомобиля, между ними разверзлась бездна, обширная настолько, насколько только может быть провал между сверхъестественным и скепсисом, которые поменялись местами. Несколько минут назад Лутцгер сделал все, чтобы она почувствовала, что он поверил ей и принял ее дар как данность. Удастся ли ей сейчас принять его нелепое и запоздалое на несколько дней "Вы не думаете, что мы где-то могли встречаться раньше?", обрушивающее на нее ворох вопросов и осколков его тягостного безумия? Поверить в слова "Я слышу голоса мертвых" из уст знакомого человека гораздо проще, чем в слова "Вы когда-то меня любили" из уст полузнакомого, по крайней мере, не так жутко, потому что на лице этого полузнакомого Рэйвен увидит, что тот не просто узнал в толпе свою давнюю бывшую любовь и сопливо растрогался от нахлынувших романтических воспоминаний, которые уже не вызывают никаких чувств - она увидит взгляд человека, прожившего годы и месяцы ради этой встречи, и немой вопрос, который ее немало удивит: Ты любила меня? Несмотря ни на что? ...Ради всего святого, держи язык за зубами. Вернувшийся дар - и так для нее слишком много за сегодня. Завтра, все завтра. Ее номер телефона все еще в записной книжке, не дает Лутцгеру подавиться своей горечью, не дает совершать безрассудств. Завтра, завтра. Только бы не сойти с ума за ночь. А сейчас нужно сказать что-то другое, пока Рэйвен не заметила его замешательства, и отпустить. Отпустить, радуясь, что в мире, где она не узнаёт его и, возможно, не любит, его подпольная недокарьера не поломала целиком ее жизнь, доставив лишь временные неприятности. Отпустить, пытаясь убедить себя, что это вполне заменит ответ на еще одно "прости", который в настоящий момент получить невозможно. Отпустить и оставить себе на память еще одно чувство вины и никакой надежды на то, что она когда-нибудь вспомнит, кто он такой. Не хочу. Минуту. Дай мне еще минуту. Все возвращается на круги своя. Она - медиум. Он - преступник, которому на сей раз не удалось оставить свою прошлую жизнь позади до момента, когда их пути пересеклись. Короткометражный фильм их судеб перемотан слишком далеко назад, и Рэйвен сейчас, собираясь уезжать, как никогда близка к тому, чтобы нажать кнопку с жирной красной точкой, а у Ноа не хватает смелости позволить ей сделать это поскорее, потому что он помнит и то, каково это - ждать новой встречи с ней без малейшей надежды, что рай существует. Каково это - чувствовать тяжесть потребности искать какой-то иной смысл существования. Каково это - понимать на личном опыте, почему отец залил себя алкоголем до инфаркта после смерти матери. Каково это - прикасаться к ее двойнику, как к призраку. - Ты далеко живешь? - Предлог нашелся, когда Лутцгер ухватился за рациональную мысль, что нужно заплатить таксисту вперед. Он не питал никаких иллюзий по поводу того, что девушка сообщит ему свой адрес хотя бы частично, но хотел бы удостовериться, что водитель не высадит ее на полпути из-за того, что ему недоплатили. Как будто именно потому, что боялся вновь вторгаться таким образом в ее жизнь, он и замялся. Как будто именно это он с самого начала и собирался спросить.
Raven Adams: В глазах Рэйвен мелькнула настороженность, но через пару мгновений взгляд девушки смягчился, и она рассеянно убрала за ухо прядь волос. Лутцгер своим вопросом невольно напомнил, что и деньги, и даже ключи от квартиры находятся в ее машине, припаркованной у выезда на проспект. Вероятно, если бы он сейчас промолчал, просто позволил ей захлопнуть дверь, уехать, она бы так и не вспомнила про свои вещи и оказалась бы в ужасном положении - ночью у порога собственной запертой квартиры, без ключей, без денег, чтобы расплатиться с таксистом, и с неработающим мобильным телефоном. И как ей, до смерти уставшей, измученной прошедшим тяжелым днем и безумным вечером, с не выветрившимся до конца коньячным туманом в голове и слабостью от голода во всем теле, пришлось бы выкручиваться?.. И как для нее закончилась бы эта ночь?.. И закончилась ли бы вообще?.. - Не очень, - Рэй назвала улицу и район, - хоть и не на другом конце города, но, если не повезет с движением, можно застрять в пробке надолго, - и затем склонилась к открытой двери, обращаясь к водителю: - Притормозите у выезда на проспект, пожалуйста, мне нужно вещи из машины забрать. Выпрямившись, Рэйвен вновь посмотрела на Лутцгера, не сдержав во взгляде благодарность. Странно. Она так старательно возводит логические и правильные стены между собой и этим мужчиной, отсекая разумом нерациональную тягу к нему, отсекая желание удержаться рядом хотя бы до того момента, пока она не поймет, не осознает, что происходит, пока не вспомнит, о чем ей настойчиво шепчет подсознание, чувствуя запах сигаретного дыма Marlboro Lights... А он, как будто невзначай, ни о чем не догадываясь, с легкостью рушит все искусственные преграды парой заботливых и естественных слов, так, что Рэйвен не успевает придраться, удержать разваливающиеся бастионы, не успевает даже понять, как это происходит, когда вновь оказывается с ним лицом к лицу, беззащитная. И, то ли пытаясь оправдать это свое ощущение, то ли находя для него несуществующие причины, видит на лице Лутцгера нежелание ее отпускать - такое же странное, нелогичное, неразумное, как и обуревающие ее весь вечер чувства. - Прощайте, - голос звучит еле слышно. Еще одна точка, окончательно превращающая предыдущие в многоточие, как бы она ни старалась это исправить, как бы ни старалась завершить то, что никак не хотело быть завершенным. И у Рэйвен вдруг появляется ощущение, что все происходящее - выше ее, выше их обоих; что все случившееся - мозаика, укладывающая в одну общую картину, на которой она и этот мужчина (или кто-то, кого он напоминает ей), вот только сюжета ей не увидеть, потому что изображение расплывается в ее глазах цветными пятнами. Понимает ли он это? Видит ли картину лучше, чем она?.. Или все намного проще, и ей удалось в процессе импровизированного спектакля привлечь внимание Ноа настолько, что он действительно хотел бы продолжить общение, просто не знает, как это сделать, ведь засунуть девушку в гроб с покойником - не лучший способ для знакомства?.. И все-таки, как бы ни было, он постарался сделать все, чтобы смягчить для Рэй негатив и страхи вечера. За это она ему действительно благодарна. Как и за то, что он думает сейчас за нее на пару шагов вперед, предупреждая те трудности, на контролирование которых ее уже просто не хватает. "Спасибо," - так и не произносит она вслух, говорит лишь глазами, и заставляет взгляд опять подернуться коркой льда, надеясь, что в этот раз - уже последний, действительно последний, - Лутцгер не сможет пробить холод и, наконец, отпустит ее в ночь. И тут же, будто стыдясь своей искусственности, Рэйвен отводит глаза и садится в машину, чувствуя уютное тепло, царящее в салоне, от которого ее начинает немного клонить в сон.
Noah Lutzger: - Береги себя, - вместо упрямого и успокаивающего его тоску "До свидания" произнес Лутцгер, прежде чем захлопнуть дверцу машины вслед за Рэйвен. У него не хватило духа наклониться к ней, уже сидящей в теплом салоне, чтобы посмотреть девушке в глаза и четко осознать, что это последний раз, а она все так же естественно и отстраненно официальна, но он точно знал - она слышала. Это были подходящие слова. Несколько лет он считал, что у него это прекрасно получается - беречь ее. Казалось, для этого ему необходима одна малость - удержать ее возле себя, а там уж он закроет ее от всех бед, волнений и привидений, и она будет счастлива, иногда ему даже казалось, что она не будет так счастлива ни с кем другим. Сейчас же, стоя на тротуаре рядом с автомобилем, который вот-вот увезет его Рэйвен в относительно неизвестном направлении, Гробовщик думает, что был момент, когда нужно было отпустить, как и теперь. Опустить, чтобы не терзать ее и без того измотанную душу своим незримым присутствием, сказать себе в сотый раз "не сегодня" и сдержаться, позволить ей уехать, позволить себе остаться там, где его место. Иначе он ничем не лучше одолевающих ее разум призраков, а может быть, даже хуже - все-таки, никого из них ей не доводилось любить, никого из них не доводилось ждать. Отпусти. Отпусти. Отпусти. Ну же, давай. Толкни дверцу. Давай. Давай. Давай. Ты можешь. Хлопок. Когда-то он мечтал, чтобы между миром людей и потусторонним находилось такое же стекло, просто чтобы она спокойно спала. Впрочем, со стороны мертвых это действительно выглядит как нечто подобное - они смотрят через чуть запятнанную случайными каплями поверхность на устроившуюся на заднем сиденье Рэйвен, ее светлый плащ и изящный профиль, они могут наблюдать, как вечером она распускает волосы, и как шагает по улице, погруженная в собственные мысли, как засыпает глубокой ночью, совсем одна. Довольно любоваться. Все. Все-все. Рокот заводящегося мотора оторвал Ноа от созерцания фигуры Рэйвен, сидящей на расстоянии протянутой руки от него, но при этом пребывающей словно в ином мире, и он сорвался к окну водителя. Отсчитав ему немного наличности сверх обозначенного девушкой расстояния, Лутцгер негромко проговорил: - И если кто спросит, ты забирал отсюда только меня, понял? - Шофер понял. Понял, скорее всего, то, что хозяин похоронного бюро учиняет на работе адюльтер, и неважно, что на руке, которой тот дает ему деньги, отсутствует обручальное кольцо. Их с Рэйвен успешная и правдоподобная игра работала, даже сейчас, таща из Ноа душу воспоминанием ее прикосновений. - Счастливого пути. И обращайся с ней хорошо, приятель. Езжай. - Скрепя сердце, Лутцгер смотрел, как водитель поднимает стекло и трогается с места, и сунул обе руки в карманы брюк, не давая им поддаться назойливому соблазну помахать машине вслед. Береги ее. Конечно, он перестраховался: никто бы и не стал проверять, был ли кто-нибудь у него в тот вечер, но Гробовщик будет спать спокойнее, если весь остальной мир кроме полицейских и их двоих будет знать, что сегодня Рэйвен не засиживалась здесь допоздна, и что отношения у них сугубо деловые, и не было этого головокружительного приключения. Если у вас нет паранойи, это не значит, что никто не следит за вами. Это не значит, что вы можете вечно строить свое уютное семейное гнездышко как вам нравится. Это не значит, что ваше упоительное счастье продлится долгие годы, и вы умрете в один день в глубокой старости. Это не значит, что прошлое забывается и никогда о себе не напоминает. Это не значит, что смена имени меняет твою жизнь бесповоротно. Это не значит, что нельзя найти и вычислить любого - нужно только время. Это не значит, что на твоей белой кухне в один прекрасный день не появится человек в маске с оружием. Лутцгер помнил и человека, и маску, и глушитель слишком хорошо, чтобы сейчас не пытаться лишить кого бы то ни было малейшего шанса навредить Рэйвен, стараясь не думать, что в этом деле начинать необходимо было с самого себя еще очень давно. Теперь он точно знал, за что именно следует просить у нее прощения, но такси уже вырулило на правую полосу улицы. Призраком он бежал за ним, живым человеком - стоял на мостовой и тяжело дышал от боли, с которой смотрел на темную женскую голову над спинкой заднего сиденья.
Raven Adams: Ну кто же нас поймет на этот раз? Друг другу мы с тобой не все сказали, И что-то очень важное для нас Теперь уже навеки потеряли. - Береги себя. Неуверенно заправить прядь волос за ухо и тут же выпустить, упираясь взглядом в кожаную спинку сидения впереди, не позволяя себе опять посмотреть на него, опять потеряться в неясных ощущениях, опять поверить, что это, быть может, не просто так. Но мысли быстрее тела, их не так просто сдержать, проконтролировать, не выпустить, закрыть. "Я постараюсь..." Рэйвен казалась себе статуей, замершей на заднем сидении машины, - безмолвной, безэмоциональной, пустой. Разглядывать рисунок кожи на обивке, пока Лутцгер закрывает дверцу, отсчитывает деньги, пока дает последнее указание шоферу, прощается и отступает в сторону, позволяя такси тронуться с места. Рэйвен - просто кукла, фарфоровая кукла, которую сейчас увезут куда-то в ночь, а она так и останется безучастной, так и будет невидящим взглядом смотреть перед собой, так и будет молчать. Потому, что это правильно. Потому, что это ее осознанный выбор. Потому, что если она не будет куклой - она выскочит из машины, она прижмет Гробовщика к стене, она требовательно заглянет в его глаза и не уйдет до тех пор, пока не поймет, что происходит. ...Или не убедится окончательно - дело лишь в виртуозных играх усталости, измотанных нервов и коньяка. "Я не могу больше. Я больше не могу..." Рэйвен потерла висок, отвлекая себя движением, и в этот момент машина тронулась с места. Потерпеть еще несколько секунд, до поворота, за которым ее перестанет преследовать ощущение, будто Лутцгер не спускает с нее взгляда, будто держит глазами, будто пытается что-то пробудить в ней, безучастной, тихой, холодной, отстранившейся. И едва ли не в самый последний момент, когда их уже разделяли несколько десятков метров, когда шофер крепче взялся за руль, заходя на поворот, Рэйвен не выдержала и обернулась, натолкнувшись взглядом на Гробовщика, встретившись с ним глазами, и отчего-то ясно осознавая, что в этом не было неожиданности. Она знала, что он ждет этого, отчего-то подсознательно понимала, как кожей чувствовала - он не ушел, он стоит на дороге и смотрит. Их взгляды встретились, столкнулись, переплелись в продолжение друг друга, и девушка, сама того не сознавая, напряглась, вцепилась пальцами в обшивку сиденья, как будто чуть подаваясь назад, к нему... в следующую секунду наваждение спало, оставив лишь очередной приступ слабости и едва заметную дрожь по телу. Машина выехала за угол высокого здания, оставив и Лутцгера, и его контору вне пределов видимости, и с каждым метром уезжая все дальше. Рэйвен повернулась вперед, отчего-то чувствуя опустошение и необъяснимую тоску, словно упустила что-то, словно не договорила, не удержала, не поняла и навсегда потеряла... Неожиданно такси остановилось. Рэй растерянно взглянула на водителя, но тот лишь пожал плечами. - Вы просили остановить у выезда на проспект, чтобы вещи забрать. - А... да, конечно. Спасибо. Подождите минуту, я сейчас. Уличный воздух обнял ее, забрался под распахнутый плащ, и нервная дрожь усилилась дрожью от прохлады. Рэйвен быстро прошла к своей машине, распахнула дверь и принялась кое-как укладывать высыпанные на сиденье вещи в сумку, пытаясь избавиться от иллюзорных фантомов, преследовавших ее - о том, как наткнулась взглядом на черный шарф, как едва не испортила весь спектакль, как упала на грудь Лутцгеру, не понимая, куда бежать и где прятаться, и как он мягко ворошил пальцами ее волосы, пытаясь успокоить... Господи, она просто сходит с ума. Девушка заперла машину, но вместо того, чтобы вернуться в такси, быстрым шагом направилась в небольшой круглосуточный магазинчик, торговавший всякой мелочью, что может понадобиться ночью - выпить, перекусить, покурить, - и вышла оттуда через минуту, на ходу забрасывая в сумку пачку Marlboro Lights и зажигалку. Она не курит. Она просто хочет понять, что в ее жизни было связано с этими сигаретами, дым которых переворачивает ее разум. - Поехали, - после негромкого хлопка дверцы такси. Еще час, и она будет дома. Машина мерно покачивалась на неровностях дороги, за окном проносились неоновые вывески, водитель включил какое-то радио едва слышно, и Рэйвен невольно расслабилась, проваливаясь в сон... - Рэйвен. Рэй! Девушка открыла глаза и взгляд потерялся в темноте, разбавляемой лишь рассеянным светом от окна, за которым дремал город. Но тело машинально отозвалось само, поддавшись напряженному прикосновению руки человека, лежавшего рядом и разбудившего ее, и Рэйвен быстро придвинулась к нему, обняла, спрятала лицо под его шеей, мимоходом и очень естественно прикоснувшись губами к коже на ключице, выдохнула. Все нормально, все хорошо. Это был всего лишь сон... ужасный сон, где ее запихнули в гроб с покойником, где у нее проснулся дар (странно, как будто во сне его не было до того момента, как покойник стал с ней говорить...), где ей безумно страшно, холодно и одиноко, и еще было это мучительное ощущение - как будто она что-то ищет и никак не может найти. - Все нормально?.. - обеспокоенно спросил тот, к кому она прижималась, обнимая ее и успокаивающе поглаживая пальцами ее плечо. - Да. Просто плохой сон, - его руки сжались крепче, словно пытаясь уберечь ее от собственных слов, а девушка быстро и негромко проговаривала приснившееся, желая выпустить это, освободиться и забыть. - Там у меня не было дара, но меня заперли в гробу с покойником, и дар проснулся... Все ощущалось так по-настоящему, - она умолкла ненадолго, добавив еще тише. - Как тогда, когда он вернулся на острове. Я была совсем одна и было страшно, - последнее она договорила ровно, шаблонно, без эмоций, просто констатируя факт, но это не обмануло мужчину. - Почитать тебе? - он коснулся губами ее волос. Рэй чуть помолчала, колеблясь. - Тебе вставать рано. - Не страшно, - кажется, он улыбнулся по-доброму. - Подожди, я свет включу. Он ненадолго выпустил ее из рук, и девушка зажмурилась, спряталась лицом в подушку, чтобы не позволить яркому свету лампы ударить по глазам, окончательно спугнуть сон. Спустя минуту Рэйвен уже вновь была в его объятиях, хотя теперь он обнимал ее только одной рукой, держа в другой книгу. Но прежде, чем мужчина начал читать, Рэй, так и не открывая глаз, приподнялась на локте, потянулась к нему и привычным движением нашла его губы, поцеловала чувственно, может чуть дразняще, но не слишком, не превращая прикосновение в эротическое заигрывание, не стремясь завести мужчину, заставить его забыть, почему они оба не спят поздней ночью, почему он включил свет, почему в его руке книга... Просто прижалась губами к его - тепло, благодарно, ласково, чувствуя его вкус с тонкой, едва заметной ноткой сигарет Marlboro Lights, и наслаждаясь им, - и тут же нырнула обратно, - в его объятия, на его плечо, носом в его шею, прижавшись к нему тесно и всем телом, переплетая ноги с его, устраиваясь удобно и уютно, точно зная, что обнимающая ее рука не позволит никому и ничему обидеть ее, задеть, вторгнуться, сделать больно. Что бы ни произошло - она всегда может ему довериться, рассчитывать на него, положиться на него и ожидать надежность и поддержку. Что бы ни произошло - она не одна. Рэйвен проснулась от голоса водителя, сообщавшего, что они приехали, и едва не застонала, понимая, что все это - спокойствие, надежность, незыблемая уверенность в том, кто рядом, - были лишь сном. Сном, где она точно знала, кто этот человек, курящий Marlboro Lights. Человек, которого она целовала, безошибочно находя его губы с закрытыми глазами. Человек, чьи руки отгоняют страх и боль. Человек, чье тепло греет мягко и ненавязчиво, но до самой последней клеточки. Человек, которого она любит. Человек... имени которого она не знает, лица не знает тоже, и единственная ниточка, связывающая сон с явью - это пачка сигарет, что лежит в ее сумке.
Noah Lutzger: Он застыл на тротуаре, застряв между двумя своими жизнями - полузабытой и затертой до крушения рейса 815 и теперешней после его удачного приземления. Обе без Рэйвен, и обе кажутся Лутцгеру абсолютно, безоговорочно и безнадежно одинаковыми. Одинаково никчемными и лишенными не просто какого-либо смысла, а самого главного - счастья, живительного дыхания, которое позволяет чувствовать не только боль и алкогольное отупение, не только чувство вины, но и привязанность к другому человеку, без тщетных ожиданий ответных чувств и самоуничижения. Какой дурак не хочет начать жизнь заново, вычеркнув из нее несколько грехов, которые особенно тяготят, вытряхивают душу, заставляя видеть себя последним подонком на Земле, независимо от того, сколько добра он готов причинить? Дурак хочет, и именно поэтому он и дурак, не видящий причин и следствий, не предугадывающий, что его ошибки, сором выметаясь из его жизни, потянут за собой то единственно радостное, что делало эту жизнь состоявшейся, и оставят ее пустой, чистенькой, никого не затрагивающей, никого не волнующей, никого не убивающей и не мучающей, то есть просто - никакой. Неужели я бы сам хотел этого? Неужели хотел бы, чтобы мы просто приземлились, и... Дурак и мразь. Он пошатнулся, не отрывая глаз от поворота. Такси там уже давно не было, но память Гробовщика остановила картинку в тот самый момент, когда Рэйвен обернулась и посмотрела на него через заднее стекло. За секунду до он невольно сказал себе, что, если она оглянется, это будет означать, что они еще увидятся. Иррациональная попытка схватиться за соломинку для человека, который ждет непонятного знака, чтобы успокоить стихию, гонящую ураганные ветра по его нервам, и в то же время железно уверен, что Рэйвен сделала это только потому, что знала - она видит его в последний раз. Наваждение, напряженная фигура девушки, которую он хотел заключить в объятия и распутать как плотный клубок, пропало, и Лутцгер, еще раз перемявшись с ноги на ногу, поплелся в офис. Входная дверь громыхнула за его спиной, но Ноа даже не вздрогнул - его восприятие словно забили ватой, оставив небольшой участок, который отвечал за передвижение его одеревеневшего тела, которое сегодня должно было позаботиться о реальных проблемах, требующих внимания: закрыть офис, увезти груз, спрятать груз, вернуться домой. Гробовщик остро чувствовал, что если сейчас поддастся соблазну опуститься на пол и привалиться к стене там, где Рэйвен сидела и просила у него прощения, он не сдвинется с места, потому что ему будет все равно. Ноа сейчас видит ее фигуру в холле так же отчетливо, как будто она действительно здесь, как будто правда все еще сидит на диване, чуть пьяная, и затягивается сигаретой. Он задержался взглядом на крошечной горке пепла на полу, оставленной девушкой, и воображение сразу нарисовало на фоне окна ее профиль. Лутцгер опустился на стул, взял со стола бутылку, в которой плескалась янтарная жидкость, и крепко сжал ее в напряжении. Хотелось что-нибудь разбить. Садануть стеклом со всей силы по крышке стола, чтобы его отчаяние разлетелось в разные стороны вместе с острыми кусочками. Разбить себе руки о зеркало, когда он будет умываться в уборной, не желая отлепить ладони от лица, чтобы увидеть перед собой ненавистную интеллигентную рожу, которую не испортишь никакой выпивкой. Разбить стекло в служебной машине, когда он, переодетый в робу и еще ежащийся от прохлады подсобки, будет грузить туда пакет с мертвым телом, сумку с одеждой и бутылку с алкоголем. Разбить навороченный памятник, под который он будет добросовестно прятать груз, работая в поте лица до тех пор, пока последний кусок дерна идеально не встанет на место. Добравшись до дома и основательно набравшись, разбить себе голову о железную дверь собственной квартиры, только чтобы не думать: Я должен был сорвать тот поцелуй, когда этого хотел. Все было бы по-другому. Все это осталось целым, потому что главное, как Ноа казалось, уже было разрушено - не до основания, а до пепельного следа на полу в пустом кабинете, который будто тоже дожидался возвращения Рэйвен.
Game Master: Следующий эпизод: So hard to remember, so hard to forget
полная версия страницы