Форум » Остров » Destroy this City of Delusion » Ответить

Destroy this City of Delusion

Game Master: Название эпизода: Destroy this City of Delusion Место действия: кладбище недалеко от лагеря выживших Время: день 54-й; ночь Действующие лица: Raven Adams, Noah Lutzger, Vivienne Crossline (?), Martin Corelli Количество участников: Предыстория: Мартина, умершего по неизвестной причине, похоронили. Ноа идет на кладбище с мыслью, что там собрались близкие парня, которым может понадобиться его поддержка, но застает он там неожиданно совсем иную сцену. Предшествующие эпизоды: Dead is the new alive

Ответов - 14

Raven Adams: Песок, щедро перемешанный с землей, еще не успел слежаться, и поддавался довольно легко. Вот только импровизированная лопата из полого бамбукового ствола была очень неудобна, не позволяла захватить побольше, тревожила натертости от веревки на ладонях, и дело продвигалось медленно, медленно.. Рэйвен выпрямилась и откинула волосы со лба, слегка покрытого испариной. Теперь она хотя бы согрелась. Ночь, прочно вступившая в свои права, была по обыкновению нежаркой, а беспрепятственно доносимая ветром с необъятных океанских просторов прохлада еще больше тянула температуру воздуха вниз, но своему состоянию Другая, привыкшая жить на Острове и не раз ночевавшая в джунглях, была обязана погоде в самой малой степени. Просто почти весь день, начиная от момента, как по пляжу разнеслась весть о внезапной смерти молодого парня, и до самых сумерек, Рэйвен провела плавая в междумирье. А долгое пребывание там всегда было чревато физиологической реакцией... Впрочем, до нее никому не было дела, так что покойный Мартин, сам того не подозревая, сослужил девушке добрую службу - Другой очень не хотелось быть в центре внимания на пляже, что казалось неизбежным, ведь не далее как утром она, под конвоем еще одного пляжника, принесла в лагерь полуживого Саида. Теперь людей больше интересовал погибший юноша и его возлюбленная, казалось, еще не осознавшая случившегося. Глядя на ее растерянное лицо, Рэйвен невольно посочувствовала девушке. Ей никогда не приходилось терять любимого, но приходилось терять семью, и едва ли нашелся бы хладнокровный циник, способный бесстрастно сравнить потери. Для Рэйвен было достаточно того, что все случилось внезапно, и у пары осталось еще много незавершенных дел. А кто, как не Рэйвен Адамс, с самого детства специалист по незавершенным делам покойников?.. Все казалось довольно простым. Найти в мире мертвых этого парня, дать понять, что она готова передать весточку с того света его девушке, да заручиться сведениями о какой-нибудь мелочи вроде родинки на бедре, дабы Вивьен смогла поверить. Другая была уверена, что покойник, так внезапно и безжалостно вырванный из жизни, сам с легкостью пойдет на контакт - слишком многое он оставил в этом мире, точкой соприкосновения с которым могла стать для него Рэйвен. К тому же возможность добавить себе еще несколько очков в стане врага... Адамс не размышляла долго, устроившись в стороне от лагеря, но на виду, сложив руки на колени, а голову на руки, и провалившись в мертвую холодную черноту как в сон. Теперь ее обнимала тьма ночи. Бросив лопату к ногам, прямо в углубление, уже достигавшее икры, Рэйвен потерла саднящие ладони друг об друга, и размяла затекшие пальцы, переводя дыхание. Россыпь сияющих звезд светила ей с недостижимо высокого купола, а яркая луна будто с любопытством заглядывала в яму. Нет, еще нет, слишком глубоко, нужно продолжить копать, иначе она не успеет, не успеет, и окажется виновата... и, не дай Джейкоб, преследуема обозленным на нее за свою смерть духом. Глубоко вдохнув и медленно выпустив из легких воздух в последний раз, Рэйвен снова взялась за лопату. Да, все казалось довольно простым. Но, вопреки ожиданиям, мертвый не отозвался. Другая блуждала во тьме, закрываясь для чужих сигналов, выискивая один-единственный верный - "Мартин, Мартин..." Терялась, находилась опять, крутилась на одном месте и погружалась в глубины, растерянно отмечая, что ее зов остается без ответа, и засовывая заледеневшие ладони под согнутые колени, стремясь удержать тепло. Мысль осторожная, дерзкая, неочевидная закралась лишь через несколько часов, перед самыми похоронами. Что если... парень жив? Пометавшись по междумирью еще несколько минут, Рэйвен улучила возможность подойти к Лутцгеру, который должен был хоронить покойника. Стоит ли говорить, что ее робкие и размытые просьбы подождать с похоронами хотя бы до завтра, оказались тщетны? Ведь по всем параметрам Мартин мертв. По всем, кроме... того, что его нет среди мертвых. Растерянная Другая, подавляя неприятное ощущение собственной несостоятельности там, где она была способнее любого из людей на пляже, продолжала попытки найти Мартина в междумирье умерших - пока люди над могилой говорили последние важные ничего не значащие слова, пока Лутцгер закапывал гроб с телом, пока притихший лагерь пытался смириться с очередной потерей в их рядах. Сгущались сумерки, горели костры, все громче шелестел прибой, а Рэйвен все звала, искала, чувствуя подступающую панику и едва заметное чувство дежа вю, которому не могла дать конкретного определения. Что если Мартин не мертв, несмотря на очевидное? Что если ей единственной дано это понять, и он умрет именно потому, что ей не хватило сил и настойчивости попытаться отстоять его? Но как, как?! Ее сочтут за сумасшедшую - пусть. А если решат, будто она специально издевается над безутешной Вивьен, потому что это как раз в стиле Других? Рэйвен еще не успела проговорить про себя все возможные варианты, когда поднялась с места и под покровом ночи, пока большинство пляжников уже спали в своих палатках, отправилась на кладбище. Остановилась у свежей могилы Мартина. Порывисто опустилась на колени, запустила пальцы в песок и землю, закрыла глаза, привычно уносясь в холод и мрак, и взмолилась про себя: "Отзовись, отзовись, пожалуйста. Я помогу тебе поговорить с Вивьен. Я помогу... Отзовись." Ответом ей была уже привычная тишина. Холодный пот росинками выступил на лбу под черной линией волос. Если Мартина действительно нет среди мертвецов,то он скоро там окажется, и на сей раз - по ее вине. Разум работал быстро, бесстрастно рассчитывая, сколько парень почти без дыхания может пролежать в закрытом гробу... если бы не гроб, он наверняка был бы уже мертв, по второму разу. Но закрытая емкость хранит воздух, и в запасе у неудачливого покойника несколько часов, пока дыхание, замедлившееся до самого минимума, не остановится по-настоящему. По вине Адамс. Есть ли у него то время, за которое Рэйвен, крепко сжав зубы и вкладывая всю свою силу, методично и напряженно, скрытая ночным мраком, осуждаемая звездами и подбадриваемая океаном, раскопает свежую могилу на кладбище той же бамбуковой лопатой, которой при свете солнца та была закопана?

Noah Lutzger: Довольно часто после церемонии прощания в зале оставались один-два человека, которые сидели там подолгу, наблюдая за неподвижным телом близкого человека в гробу, едва ли придавая значение текущим мимо минутам, вяло созерцая вянущие корзины и венки и оставленные недопитыми одноразовые стаканчики с водой. Такие люди нуждались в сопровождающем гораздо сильнее, чем те, кто уже собрался во дворе, обнимая друг друга, готовые ехать на кладбище, чтобы опустить покойного в землю и предать забвению. Оставшиеся словно не могли двигаться дальше, не могли не смотреть на теперь забальзамированное любимое лицо, едва видимое над строгими резными бортами, не могли не пытаться остановить мгновение, когда вокруг еще пляшет эта невыносимая суета, когда она занимает тебя, создавая иллюзию, что, несмотря на то, что человек ушел, ты еще тут, занимаешься им и его делами, помогаешь на его пути, отсрочивая момент, когда будет нечем заняться и больше некому помогать. Иногда и гроб уже унесли, а ты, неотрывно глядя на место, где он только что стоял, твердишь: «Я посижу еще минутку». Хозяин похоронного бюро, который лишь торопится закончить свою работу, вероятно, заговорил бы с ними, только чтобы поскорее избавиться от них, заставить оттаять и двигаться дальше на похороны, а самому продолжать свой день. Об этом ли нужно думать, когда ты оказываешь людям такую личную и священную услугу? Когда в дни смертельной усталости у Лутцгера в голове появлялись такие антигуманные вещи, ему тут же приходили на ум слова отца: «В твоей профессии тебе может потребоваться работать и психологом, и философом, и духовником, в зависимости от того, во что верят твои клиенты. И они не будут тебе за это платить». Здесь, на острове, Ноа никто не заплатил и за сами похороны, и за его идею поместить Мартина в гроб как полагается, а не как все это время делали непрофессионалы. Изделие, правда, было в ужасном состоянии, но создавало, по мнению Гробовщика, некую разницу между «похоронить побыстрее» и «похоронить с уважением». Лутцгер надеялся, что этот утешительный – ибо нельзя сказать, что позитивный – нюанс пойдет на пользу живым, успокоив их в том, что они сделали для парня все, что могли, а Вивьен потом не будет вспоминать, что ее любимого закопали в песок как собаку. Ему не платили за эту надежду. Ему не платили и за то, что Ноа бодрствует среди ночи, потому что он подумал, что кто-нибудь захочет навестить свежую могилу. Подумал, что это будут такие же потерявшиеся в собственном горе или страхе той же необъяснимой участи - неизвестность и отсутствие видимых причин смерти молодого человека разрушали спокойную атмосферу лагеря еще сильнее, чем убийства и нападения Других. Лутцгеру не платили за то, что он проснулся, потому что решил, будто кто-то сидит сейчас, обхватив себя или друг друга руками, перед грубо перевязанными крест-накрест ветками и нуждается в нем как в утешителе. Может быть, и Рэйен там с ними. С одной стороны, не застав Другую на том месте, где, как он думал, она собиралась спать, и побоявшись, что она ушла в джунгли, Ноа на это надеялся. Надеялся, что Рэйвен достаточно умна, чтобы не уйти из лагеря без вещей и оружия, которые все еще были при нем. Лутцгер рассеянно похлопал ладонью по рюкзаку и перестал метаться. Надежда и правда была, но вероятность, что Другая без его ведома говорит кому-то, что Мартин жив, Ноа не нравилась. Одно – уверять, что бездыханное тело может ожить, другое – подразумевать, что человека похоронили заживо. Лутцгер такую дикость и вообразить себе не мог, а друзья и близкие Мартина и без того много пережили. Все еще озираясь в поисках Рэйвен в полупустом и полуспящем лагере, он не слишком уверенной походкой двинулся к захоронениям, раздумывая, не пуститься ли на поиски беглянки вместо этого и по какому маршруту. Впрочем, от сердца у Ноа отлегло, когда, огибая редкие кусты, растущие близ кладбища, он сразу узнал точеную фигуру Другой. Однако в следующую секунду нечто заставило Лутцгера поспешно убраться обратно в заросли и окунуть факел в песок. Звук, имеющий свойство дарить ему умиротворение, здесь и именно сейчас казался таким неожиданным, что Ноа растерялся и в этот момент предпочел бы, чтобы его не видели. Резкий шорох, издаваемый ударом твердого предмета в разрыхленную землю, заставил его стиснуть зубы, сдерживая возглас удивления. Она рушила его работу. Когда Лутцгер осторожно взглянул на Рэйвен сквозь просвет между веток, у него не осталось сомнений, что в руках у девушки лопата, и она раскапывает могилу Мартина, превращая его нелегкий труд несколько часов назад в гору мягкой и сыпучей земли рядом. Неизвестно, сколько Ноа простоял в ступоре, слушая размеренный, четкий ритм ударов лопаты, присматриваясь к идеально отточенным движениям корпуса девушки. Он невольно вспомнил, как сегодня сам перебирал куском бамбука эту же землю, мог вообразить, как сейчас ноют у Рэйвен плечи и руки – ощущение для Лутцгера лишь приятное, а вот каково сейчас Другой? Однако, во всяком случае, выглядела она прекрасно – в каком-то особом, понятном только Гробовщику смысле, который выражался в умелой работе лопатой и том, как куча земли увеличивалась, и как сгибалось и разгибалось ее молодое тело. Все это Ноа назвал бы общим емким словом «упорство», как и то, что после их разговора и при всей неправдоподобности е предположения девушка осмелилась прийти сюда и взяться за дело. Это заслуживало… восхищения? - Нужна помощь? – спокойно заговорил Лутцгер, мягкими и медленными, почти кошачьими шагами выходя из укрытия. Он приблизился осторожно, чтобы не напугать Другую и не дать ей понять, что собирается ее остановить. Честно говоря, Ноа немного сомневался, что в первую очередь нужно хватать Рэйвен за руку. В том, что нужно помогать, он, разумеется, был уверен и того меньше, но ведь как можно не уделить внимание женщине, выполняющей тяжелую физическую работу? «Или хотя бы попробовать объяснить ей, что это Сизифов труд», - подумал Лутцгер и взглянул на Другую с сожалением.

Raven Adams: От звука чужого голоса у нее на миг перехватило дыхание. На короткий миг, за который Рэйвен успела только подумать, что, будь этот голос только в ее голове, принадлежи он мертвому, все было бы намного лучше. Пусть неупокоенная душа жаждет пообщаться, пусть это даже отрывает Другую от процесса, но умершему нет никакого дела то того, чем она занята. Умершему без разницы, чью могилу она раскапывает ночью. Умершему совершенно все равно. А вот живому... Рэйвен медленно разогнулась, устремляя взгляд на нежданного гостя - того самого, кто несколько часов назад аккуратно и со знанием дела создал то, что она сейчас неряшливо и небрежно разрушала. Брови Другой чуть дрогнули, губы сжались, пальцы еще сильнее стиснули бамбук. Она - как зверь, загнанный в тупик, израненный, но до последней минуты сражающийся за себя. Она - как зверь, готовый напасть за одно неосторожное движение, неосторожную фразу или взгляд. Потому что чужой женщине-врагу, застигнутой ночью за раскапыванием свежей могилы, терять уже нечего. Наверное, она была похожа на ведьму - длинные растрепанные черные волосы, белое лицо, упрямо сомкнутые губы, темные бесноватые глаза, колюче смотревшие на потревожившего ее снизу вверх, сильные руки, сжимающие почти-лопату, напряженная и диковатая фигура, уверенно стоящая в яме всего в нескольких дюймах над крышкой гроба. Наверное, таких в прошлые века сжигали на кострах и за меньшие преступления, чем потревожить вечный сон покойника. Наверное, у многих таких вот могли бы найтись причины, серьезные для них причины, по которым они делали то, что нормальным людям казалось противоестественным. Как были эти причины у Рэйвен. С океана тянуло холодом, но в лицо Другой будто бы полыхнуло обжигающее пламя правосудия, явившееся в этот час в лице Лутцгера, священника и инквизитора, для которого все делилось на черное и белое, на живое и мертвое, и никаких "полу" и "между" быть просто не могло. А ведьма с дьявольскими волосами цвета воронова крыла из стана таинственных Других всегда находилась на грани - своих и чужих, живущего и погребенного, настоящего и бесплотно-несуществующего, как истинно та, кто во все времена подрывал веру в единственно-правильное, заставлял умы отказываться от уютно-привычного и пугаться, пугаться до истерии, в которой все незнакомое заклеймлялось дьявольщиной и безжалостно уничтожалось. И в то же время... прекращать начатое уже нет смысла. Она уже обречена, обвиненная и приговоренная к сожжению. Так пусть хотя бы завершит то, зачем пришла ночью на кладбище. Даже если она ошиблась, и Мартин действительно мертв. Пути назад нет. - Нет, - жестко бросила Рэйвен, будто отрезала, не до конца понимая, отвечает она Гробовщику или призывает себя саму не останавливаться. Пальцы еще сильнее стиснули бамбук - если он подойдет ближе, она ударит. Не для того, чтобы отомстить за плен. Не для того, чтобы воспользоваться ситуацией и удрать. Но для того, чтобы, отпихнув в сторону потерявшего сознание человека как досадную помеху, продолжить свое дело. Даже если это дело - последнее в ее жизни. Истертый песчинками, грязный край бамбукового ствола вновь вонзился в землю возле ее ног.


Noah Lutzger: Увидев враждебный и черный от непроницаемой ночи взгляд Рэйвен, Лутцгер замер, и его нога так и не присоединилась к другой, занесенной для следующего осторожного шага. Встретившись с этим взором глазами, Ноа внезапно понял, что помешало ему подойти, при этом не воздвигая между ними невидимую стену, но будто аккуратно придерживая его за плечо, вполголоса говоря: «Подумай». Лично для него это же была крайне курьезная ситуация. Должно быть, удивление поступком Рэйвен и некоторое не совсем уместное восхищение ее решимостью не дали Лутцгеру сразу вспомнить об этом; о том, как он сам когда-то не один раз в кромешной тьме, ориентируясь в неосвещенных дорожках лишь при помощи собственного чутья и знания местности, приходил к могилам и осквернял чужой покой, прислушиваясь, оглядываясь и опасаясь быть замеченным, иной раз почти физически ощущая, что вот-вот темноту пронзит свет полицейских фар, ослепит его, а потом ему заломают за спину руки. Это было тяжелое ощущение льда на затылке, избавиться от которого Лутцгеру помогал лишь размеренный стук лопаты о землю, и, частично сохраняя бдительность, достаточную, чтобы в любой момент и по удобным знакомым тропам сбежать, Ноа подстраивал под этот метроном свою нервозность, вбивая ее в землю ударами. В отличие от Рэйвен, ему нравился сам процесс, но объединяло их иное: ни один не желал быть схваченным на месте преступления. И это сходство словно ударило Лутцгера по плечам, вынудив чуть ссутулиться, покачнуться и остановиться. Он теперь был тем полицейским. Как будто тем самым, которого Ноа ждал с ярким фонарем, с оружием, с зачитыванием прав, человека, выполняющего свою работу, у которого тоже есть семья, но ей не грозились причинить боль, и эту боль он не сможет прочитать в глазах задержанного, а просто отберет лопату и вызовет труповозку для багажа, что Лутцгер сюда привез. Ноа представлял это много раз и очень живо, словно это было единственное привидение кладбища, в которое он верил. Наверно, его так часто посещала эта паранойя, что впору было дать этому невидимке в форме имя, но Гробовщик не был склонен создавать ни воображаемых врагов, ни воображаемых друзей. А теперь эту тень зовут Ноа Лутцгер, и он стоит и смотрит на себя же, с перепачканными в земле ногами и натруженными руками, встречает агрессивный взгляд и готовность ударить. Смог бы Ноа ударить, если бы когда-нибудь на материке полиция застала его врасплох? Был ли в этом смысл, если в цивилизации есть возможность найти его по фотороботу и присудить еще и нападение на человека? Да и было ли что защищать этим ударом? У Рэйвен, кажется, было нечто такое. Она сейчас не закапывала чье-то дерьмо, ее никто не заставлял, ее семье не угрожали, роя землю над беднягой Мартином, она не чувствовала себя малодушным дельцом, испугавшимся словесного посула и из страха не попытавшимся найти другой выход. Она, видимо, четко знала, что делает, ради какой цели, и прежде чем Лутцгеру придется вершить правосудие, он хотел бы знать, что это такое. Ноа опустил глаза вслед за самодельной лопатой в руках девушки, словно ожидая увидеть причину ее упорства там, внизу, но увидел только грязь. Правда, он заметил еще кое-что. - Средняя доска у гроба держится на честном слове, - заметил Лутцгер задумчиво. – Вам лучше переставить свою правую ногу немного правее, чтобы излишне не давить на нее, - он протянул руку и движением кисти указал направление, - вы же не хотите провалиться ступней внутрь. Не думаю, что и Мартину это понравится, - подытожил Ноа без тени иронии, а немного помолчав, так же серьезно прибавил: - Не боитесь, что все это не понравится кому-нибудь еще? Что кто-нибудь увидит?.. «Конечно, нет», - ответил он мысленно за девушку и, стесняясь своего странного одобрения и даже зависти на этот счет, поднял на нее глаза.

Raven Adams: Она ждала осуждения. Недоумения. Паники. Отвращения. Чего угодно, только не совета - спокойного, почти дружеского совета не провалиться внутрь гроба. Несколько растерянно, хотя и нервно, Рэйвен переставляет ногу, не в силах удержаться от взгляда на Лутцгера. "Так хорошо?" - будто спрашивают ее глаза каких-то пару секунд, после которых она крепче перехватывает лопату, готовясь продолжить свое дело. Она бы рассказала ему, чего боится - куда более худшего, нежели ненависть и брезгливость выживших. Она бы рассказала ему, что даже пытки Саида могут показаться более привлекательными, чем ад, который без остановки и передышки способен твориться в ее голове. Она бы рассказала, что иногда умереть куда проще и понятнее, чем жить, и даже смерть ее пугает гораздо меньше. Но... она только с силой вбивает лопату в землю, выбрасывая из ямы комья грязи и песка, тонким слоем покрывающего ее голые руки, джинсы, майку, волосы. - Мне все равно, - коротко бросает Рэйвен ему в ответ. Пусть приходят. Пусть смотрят. Ей терять уже нечего - останавливаться на середине она не привыкла, потому она завершит свою работу, и там уж... будь что будет. Если она окажется права, и Мартин каким-то чудом доживет до момента, когда она вызволит его из гроба, всем будет неважно, как и почему Другая решилась раскопать свежую могилу - радость воскрешения одного из своих перевесит остальное. Если же она ошиблась, запуталась, да просто даже не успеет завершить дело раньше, чем юноша в гробу задохнется... Смерть будет избавлением. Потому что как минимум один человек из этих уже знает, на что решилась то ли гостья, то ли пленница этой ночью. И надеяться, что он сохранит все в тайне, что не выдаст ее утром остальным, если все ее труды окажутся напрасными... Наверное, то же самое, что надеяться, будто Бенджамин Лайнус не найдет и не поймает ее на этом Острове. Глупая, однозначно провальная затея. - Тебе же это тоже не нравится, - будто подводя итог этой свой мысли закончила Рэйвен, поднимая на Лутцгера взгляд и неожиданно встречаясь с ним глазами... когда лопата гулко и очень конкретно ударила по деревянным доскам гроба, давая недвусмысленно понять, что развязка близка. Напряженно выдохнув, Рэйвен быстро, очень проворными едва ли не суетливыми движениями освободила от земли верхнюю часть гроба, открывая взору пыльную, грязную, совсем уж потерявшую былой блеск половину крышки, а затем отбросила прочь выдолбленный под лопату бамбуковый ствол. Сильные руки девушки в несколько коротких взмахов очистили гладкую поверхность от комьев земли и песка, с которыми не справилась неудобная лопата. Отряхнув влажные и грязные, покрывшиеся новыми мозолями ладони о джинсы, встав попрочнее, крепко упершись расставленными ногами о стенки ямы, Рэйвен запустила пальцы в узкий, почти невидимый зазор между землей и крышкой гроба, с силой дернув на себя... Дерево дрогнуло... но осталось на месте, удерживая Мартина в своем плену.

Noah Lutzger: Когда под посыпью размягченной земли показалось шершавое, побитое со всех сторон и местами треснувшее дерево, Лутцгер поймал себя на мысли, что на этом можно было бы закончить. Сколько раз он докапывал до этой точки, останавливался, осторожно укладывал на чужой гроб чужое мертвое тело и засыпал землей сверху?.. Почти всегда снимать крышку – что могло показаться достаточно надежным способом забыть о трупе в мешке раз и навсегда – казалось слишком шумным и потому рискованным, особенно если Ноа не имел возможности расчистить крышку как следует. Положить тело на нее, бросить следом остатки полиэтилена, поплотнее закопать – и дело сделано. Ноа моргнул, уже зная, что ничто из этого не имеет ничего общего с реальностью. Нет никакого тела в пакете, нет необходимости что-то прятать, разве что, не стоит афишировать тот факт, что здесь поступок Рэйвен так же противозаконен, как и его подневольный теневой бизнес, и поэтому лучше вести себя без шума. Нет никакого трупа, нет мешка, нечего закапывать, разве что Мартина стоило бы прикопать, по законам нравственности и из уважения к охваченной горем Вивьен, которая, если в состоянии передвигаться под весом своих переживаний, рискует появиться тут и увидеть разоренную могилу любимого. Впрочем, Рэйвен не особенно сильно заботилась о чувствах девушки и днем, утверждая, что Мартин не мертв. Или и в самом деле была чересчур смелой и упрямой, чтобы сокрушить это уважение как ненужную условность. Вот как бывает, когда ты действительно веришь в то, что делаешь, а не преступаешь порядки по принуждению. Тем не менее, превращение могилы Мартина в квадратную яму с неаккуратной деревянной доской на дне так живо напомнило Лутцгеру его обычный процесс грязной работы на континенте, что тот невольно передернул плечами. То, что этот процесс внезапно оказался настолько отточенным в его голове, до привычки, да такой стойкой, что ситуация, в которую он попал, так и навевала ему ненужное развитие событий, Ноа не понравилось. Легкое разочарование в себе заставило его едва заметно нахмуриться – по правде говоря, Гробовщик считал, что за эти месяцы успел избавиться от ненужного вдали от континента пласта жизни, но, видимо, это не так. Потому что вот оно, дежа-вю, вот ощущение, что ему еще придется этим заниматься, хоть прямо сейчас. Как будто Рэйвен раскопала этот слой в его судьбе и вынула на поверхность, на самую вершину земляной кучи. И, в то время как Лутцгер много раз заглядывал внутрь и не раскрывал гроба, Другая, очевидно, пойдет дальше. - Вы правы, не… - Негромкий треск дерева перебил Ноа и спугнул все надежды на то, что Рэйвен, может быть, совершает какой-то принятый у Других обряд, не подразумевающий открывания гроба и вытаскивания оттуда покойника. То, что Мартина не слишком вежливо поднимут со смертного ложа, действительно не могло Лутцгеру нравиться, и поэтому он должен был схватить девушку и вытащить из ямы. А тем временем прошлое продолжало его сдерживать, и чтобы войти в положение преступника, пойманного с поличным, не потребовалось много времени. И, наконец, невесомое восхищение упорством Другой подталкивало его снова дать бесстрастный совет, чуть ли не помочь. Последнее вообще было немыслимым. Неужели непонятная идея Рэйвен для Ноа могла быть хотя бы на минуту важнее, чем покой его товарища? – Не продолжайте, пока не объясните, зачем вы это делаете, - неожиданно четко произнес он, шагнул к самому краю могилы, но не схватил девушку за руку. Скрестив руки на груди, после краткой паузы Лутцгер тем же серьезным тоном очертил границы своего допроса: - Я никому не скажу. Клянусь.

Raven Adams: Руки, пытавшиеся поднять крышку, дрогнули и ослабли. А действительно, зачем она это делает? Юноша мертв. И не отзывается на ее зов в междумирье только потому, что растерялся и не хочет делать еще больнее своей возлюбленной. Или по любой иной причине, которую Рэйвен может только предположить. Он мертв, в этом уверен весь лагерь. Разве может быть так, что человек не умер, хотя внешне по всем признакам - покойник?.. Чувство дежа-вю нахлынуло волной, внезапно, заставляя удивляться, почему в ее памяти эта ситуация не всплыла раньше. Впрочем, понятно, почему. Во время одной из вылазок в джунгли Рэйвен поранилась, да так, что, несмотря на все принятые меры, началось заражение. Антибиотики помогли не сразу, и пару дней она провела в беспамятстве с высокой температурой... пропустив достаточно нетривиальную ситуацию в стане Других. В том же походе, уже по дороге домой, Джейсона укусил паук, и он по всем признакам умер, а затем ожил в тот же день, на собственных похоронах, едва не погребенный. Чудо? Разумеется. Но, как ни парадоксально, на Острове с этим фактом примирились достаточно быстро. Разве мало было иных чудес? Разве не за этим большинство людей стремилось сюда? Жить в самом необычном месте на земле, приобщиться к тайному, привязаться душой к непознанному, посвятив себя то ли исследованиям, то ли спокойной жизни в раю, то ли и тому, и другому вместе. Рэйвен кто-то рассказал о случившемся с Джейсоном, но... поскольку она не пережила вместе с другими смерть и воскрешение Джейсона, поскольку ее вообще не слишком заботили проблемы Других в целом, несмотря на готовность выполнять свою работу, эти сведения не стали для Адамс каким-то значительным событием - благо, что и сами Другие если и обсуждали этот случай впоследствии, то не с ней. И потому - выветрились из памяти, оставив только легкое ощущение дежа вю, повторения уже случившегося, терзавшего ее с того момента, как при первых путешествиях в непознанное за Мартином она не смогла найти отклика от юноши. Но лишь сейчас оно полноценно оформилось в воспоминание. Мартин был в джунглях. Мартина мог укусить тот же паук. Значит... Мартин не мертв. Был не мертв, когда закапывали. И умирает прямо сейчас от нехватки воздуха, отделенный от спасительного кислорода лишь крышкой гроба, которую Рэйвен не может открыть. И умрет, пока она рассказывает Гробовщику правду... которой тот все равно не поверит. Если только все действительно так, если только ситуацию не объясняет всего лишь нежелание Мартина говорить с ней после смерти. У тебя слишком бурное воображение, Адамс?.. - Ты не поверишь, - бросила она тем же отстраненным тоном, каким раньше говорила про Остров. Тоном, который прорезал между ними пропасть - между Другой и выжившим, между знающей тайны Острова и тем, кто не имеет о них ни малейшего понятия. - Но я расскажу. И если ты действительно собираешься меня слушать, то послушай прямо сейчас. У него может не быть этого времени. Открой крышку. Она не хотела, чтобы последние слова прозвучали умоляюще, но нервозность, терзавшая ее все то время, пока она решалась на отчаянный шаг, пока копала под внимательным взглядом Лутцгера, добавила эту нотку в них.

Noah Lutzger: За эти сутки взгляд Лутцгера еще не был таким внимательным. Легкая умоляющая нервозность в голосе девушки оказалась более заметной для его слуха, чем той, наверно, хотелось бы. На фоне общей отстраненности и закрытости Рэйвен, сопровождавших ее все время, что она хладнокровно раскапывала могилу, эти несколько ноток прозвучали крайне эмоционально и смотрелись как резкое увеличение на кардиограмме – живее и выше спокойной поверхности. Как будто все то, что Рэйвен проделала до этого момента, чтобы вытащить Мартина из деревянного ящика либо не дать ему туда попасть, не так ярко демонстрировало ее человечность, как тон голоса. Потому что этот момент был прекрасен. Настолько прекрасен, насколько обескураживающим было предложение правды, которое отвлекло Лутцгера от смакования звонкой просящей струны у Рэйвен в голосе и заставило растеряться, на несколько секунд присесть на корточки на краю могилы и посмотреть вниз. Она готова была объяснить Ноа причины, и это щекотало ему нервы не просто любопытством, а желанием подвести черту под этим ночным преступлением, в котором он участвовал в роли молчаливого свидетеля. И Лутцгер слушал бы, слушал прямо сейчас, несмотря на еле уловимое, но прохладное презрение, с которым девушка предрекала, что он не поверит. Он готов был узнать, зачем они потревожили Мартина, когда он только-только успокоился, узнать прежде, чем станет соучастником. Он готов был услышать секрет Острова, хотя Рэйвен на сей раз не произнесла об этом ни слова – перед глазами Ноа отчетливо предстали джунгли, его наивное «Что значит «надеяться на Остров?» и ее безмолвный отказ что-либо комментировать. Она снова это и делала – надеялась на остров, так сильно, что эта надежда превратилась в настойчивую уверенность, способную до седьмого пота раскапывать безнадежное? Быть может, благодаря этой надежде и Саид до сих пор оставался в живых? Успешное выздоровление араба закономерно виделось Лутцгеру более правдоподобным, чем воскрешение человека из гроба, попадание в который казалось реалистичнее всех возможных чудес медицины и веры. И в ситуации, когда медицина объективно бессильна, Рэйвен едва ли напоминала ангела, со своей холодной решимостью и упрямой уверенностью, за которыми лишь теперь мелькнуло умоляющее и звонкое «мне не все равно», окончательно убедившее Лутцгера в том, что это действительно правда. Рэйвен спасала человеческую жизнь. Пока Ноа задумывался над причинно-следственными связями или пытался разобраться в чем-то мистическом, она пыталась оградить от смерти человека. Разве это не все, что имело сейчас значение? Разве время сейчас допрашивать Другую, когда она только что на мгновенье оставила и судьбу Мартина, и воздух, имеющийся у него в распоряжении, на волю ангела смерти, присевшего на край могилы? - Мы поговорим об этом, - веско кивнул Лутцгер, подкрепив свою решимость жестом указательного пальца, словно нажимая на второе слово. Да, поговорят, продолжат этот разговор, он не забудет, при любом исходе. Жест, между тем, указал на закрытый гроб, где под трещинами лежало нечто, представляющее для Рэйвен важность. «Как представлял бы пистолет, если бы ей удалось украсть его у меня и спрятать в земле до ночи», - мысль, несмотря на трудоемкость такого плана, показалась имеющей право на жизнь – чего только сам Лутцгер за годы своей кабалы на большой земле не прятал. И казалось странным и горьким то, что на миг поверить в обман стало проще, чем в то, что Мартин вправду жив. И хотя Ноа прекрасно помнил, что отобранное у Другой оружие, как и все остальное, находится на месте, краткая, но не очень приятная эмоция недоверия заставила его быстро спросить: - Позвольте мне? – Не дожидаясь кивка собеседницы, Лутцгер спустился одной ногой в могилу, деликатно потеснил Рэйвен и, стараясь не скрипеть крышкой больше, чем необходимо, поднял ее.

Raven Adams: Поговорим... конечно. В любой другой момент Рэйвен бы саркастически изогнула уголок губ, иронизируя скорее над собой, нежели над кем-то еще. Опять загнана в угол - не Беном Лайнусом, так выжившим с пляжа, чужая среди своих, - и придется открывать ему правду, фактически душу, потому что ответ на один вопрос повлечет за собой следующий, и следующий, и следующий... До тех пор, пока в Другой не останется ничего из того, что стоило бы прятать. Она отстранилась, уступая место Гробовщику, глядя через его плечо в открытый гроб. Бледный профиль Мартина осветился луной, протянувшей свой призрачный луч в углубление в земле, что зовется могилой. Кожа юноши, будто прозрачная, казалось, слегка светилась в темноте. Именно таким его и закопали несколько часов назад - тихим, недвижимым... мертвым. Напрягшись, Рэйвен чуть подалась вперед, вглядываясь в Корелли, будто пытаясь вот так, взглядом, понять, действительно ли в нем не теплится ни одной искорки жизни, действительно ли она зря потревожила покойника. Он не дышал. И Адамс не дышала тоже, будто бы у них на двоих могло быть лишь одно дыхание, взаимосвязанное и взаимозависимое. Время шло, секунды утекали в безграничное звездное небо, развезнутое над ними, и пролетел, наверное, целый час, если не целая вечность, прежде чем веки Мартина слегка дрогнули, грудь медленно пошла вверх, он едва заметно повел носом, потом головой, и... да, этих крохотных движений более чем хватало, чтобы однозначно провести линию между живым и мертвым, вновь причисляя Корелли к списку выживших. Другая не ошиблась. Вот только она этого уже не видела. При первом же движении Мартина, будто почувствовав, как его легкие наполняются воздухом, она вдохнула тоже - с той же ненасытностью, будто впервые после долгого перерыва пробуя воздух. И затем бесшумно выбралась, почти выпала из раскопанной могилы. Пальцы девушки, неосознанно ища опору, оттолкнулись от предплечья Лутцгера, и она, запнувшись о неровный край наспех вырытой ямы, упала на локти. Поднялась, почти ничего не видя перед собой - мир кружился перед ее глазами, прыгал, не обещал уверенности, оттого проще всего было бы замереть на месте, может даже лечь, но ее будто что-то гнало прочь. Здесь она больше не нужна. Ни Мартину, ни босоногому тюремщику, ни себе самой. Несколько неверных шагов, и Другая в полосе леса, идущей вдоль берега от лагеря, где уже можно вдохнуть еще раз - теперь не воздух кладбища, разрытой могилы, потрескавшегося дерева старого гроба и затхлости, тянувшей от его внутренней обивки, а свежесть моря, джунглей, даже звезд, бездушно смотревших сверху. Наконец-то можно спрятаться среди деревьев, прислониться спиной к стволу, чья твердость и надежность поддержат ее, прикрыть глаза, в которые будто насыпан прибрежный песок, вдохнуть еще раз, еще... Словно это она сама несколько часов была в могиле, а не Мартин Корелли. Живой. Это все, что ей сейчас надо знать. Дальше... дальше пусть ему помогут выжившие. Не она. Шум океана прорвался в ее сознание, будто сметая преграду, которой был отделен до этого - пока она копала, пока была сосредоточена на Мартине, пока старалась не видеть ничего вокруг кроме цели. Оказывается, волны сильно шумят, разнося умиротворяющий гул над пустынным пляжем. И ветер в кронах деревьев далеко за спиной рождает ощущение свежести. И... она как всегда на перепутье. Между океаном и джунглями. Между Другими и выжившими. Между живыми и мертвыми. Одна.

Noah Lutzger: Крышка гроба отвалилась в сторону, и Лутцгер тоже облокотился боком на край могилы, невольно запустив кисть в рыхлую землю. Видеть Мартина, лежащего внутри под легкой порошей грунта, просочившейся под далекую от идеальной крышку, и казавшегося мертвецки спокойным, было неловко. Не по себе Лутцгеру стало и от собственных действий – за те несколько секунд, что Корелли пролежал без движения, он успел как никогда почувствовать себя осквернителем кладбищ: когда Ноа прятал трупы, ему не приходилось углубляться так далеко. Это все равно что залезть в чужую постель и частную жизнь, это все равно, что подглядывать за человеком, когда он спит в самой непристойной и ужасной из своих поз, при этом тревожа и вороша нечто святое. Кто смеет так делать? Поэтому Лутцгеру показалось, что его взгляд задержался на оправданно бледном лице молодого человека слишком долго, и он поспешил метнуться глазами к Рэйвен, смотрящую на Мартина в немом ожидании, казалось, не решаясь притронуться. Несколько долгих секунд Ноа перебегал взором от покойника к девушке, чувствуя себя несколько лишним и посторонним в этой бессловесной сцене и черпая в этом некоторое облегчение для своей совести. Пока Мартин не казался живее всех тех, кто лежал здесь поблизости, внутреннее ощущение неполной причастности к разоренной могиле было необходимо. Это не он, а Рэйвен, казалось бы, должна была наклониться к парню, похлопать его по щекам, потормошить, нащупать пульс, приподнять веки и проверить, реагируют ли зрачки, померить ладонью температуру на лбу. Потому что молодые люди, из которых жизнь вышла так скоропостижно, никогда не выглядят в гробу по-настоящему мертвыми или живыми. Кажется, что, несмотря на запавшие глаза и даже тонны специального макияжа, более чем нездоровую бледность можно списать на холод, идущий от земли. И становится еще ужаснее, когда разум понимает, что это неправда, еще безнадежнее от того, что в смерть совсем молодых трудно поверить. Так было со времен Ромео и Джульетты – разбитые юные сердца, надрывные просьбы «Проснись! Очнись!», всеобщее горе и стоны о том, что у покойного впереди была целая жизнь. История Мартина, в целом, ничем не отличается от этой, непостижимой и шокирующей для всех участников. Вот Мартин, вот к кладбищу и его разрытой могиле спешит его Джульетта – Лутцгер видел, как фигурка Вивьен приближается к зарослям, из которых недавно вышел он сам; вот Рэйвен, которая, казалось, даже не заметила ее, но при этом раньше Ноа заметила кое-что другое… И как только она узнала, еще до того момента, когда веки Мартина дрогнули? Что заставило ее устремиться в джунгли за миг до того, как Ноа выпалил короткий и сильный вздох удивления, должно быть, величайшего в его жизни? Он глядел Рэйвен вслед, не отдавая себе отчета в том, что его нижняя челюсть вот-вот свалится в открытую могилу и будет похоронена там. Пытаться понять, что Другая не просто так проделала этот путь безрезультатных попыток убеждения и безрассудного вандализма, было легко. Видеть, что Мартин действительно дышит, шевелится, открывает глаза, как Вивьен бросается к нему, отряхивает от земли и что-то эмоционально говорит, для Ноа стало не меньшим шоком, чем если бы один из покойников, чьи могилы он скрепя сердце ворошил, сам открыл гроб изнутри и выбрался к Лутцгеру наружу, чтобы дать как минимум подзатыльник за доставленное беспокойство. Обнаружить под слоем земли что-то живое помимо червей – Гробовщик даже эмоционально отреагировал на такую дикость невпопад, смесью профессиональной растерянности и досады, легкой паники от незнания, что следует делать в таком экстраординарном случае, и ощущения нереальности происходящего. В совокупности это можно было назвать смятением. Несколько раз, глядя на Вивьен, обнимающую своего восставшего из мертвых любимого, Лутцгер открывал рот, но вместо слов выходил только взволнованный выдох. Со стороны, должно быть, он походил на идиота, пялящегося то на счастливую воссоединившуюся пару, то вслед Рэйвен, которая целенаправленно двинулась к лесу и даже не оглянулась. На девушке взгляд Ноа задержался на мгновение дольше, страстно желая ответов, которые понадобились бы, наверно, не только ему, но и… нет, на счет Мартина и Вивьен, едва ли сейчас помнящих о его существовании, он ошибся. - Я сейчас. Простите, - неловко и торопливо обронил Лутцгер в их сторону. Он направился за Другой следом, ускоряя шаг по мере того, как рассеивались его сомнения в том, что присутствие рядом с могилой Мартина не является необходимостью. Бывший мертвец теперь был в хороших руках, да и Ноа сомневался, что Корелли будет приятно сейчас видеть человека, не постеснявшегося засыпать его еще живое тело землей, и, кто знает, как их общение внутри лагеря будет складываться в дальнейшем… Впрочем, натянутость в отношениях с, в принципе, безобидным и покладистым Мартином волновала Луцгера гораздо меньше в момент, когда он ворвался в джунгли, откидывая из поля зрения непокорные ветки. Его тревога была связана с тем, что Рэйвен просто пропадет сейчас в темноте и не дождется похвалы за свою решительность, как Ноа не дождется обещанных ответов. Лихорадочно ожидая, что у Рэйвен наконец могло получиться исчезнуть, он устремился в джунгли так отчаянно, что чуть не проскочил ее, по своему обыкновению молчаливо и с печальным шлейфом отстраненности от всего происходящего прислонившуюся к дереву. Нежелание напугать девушку, прикрывшую глаза в этом задумчивом состоянии, помешало Лутцгеру посмотреть ей в лицо, чтобы сразу узнать, чего ожидать от предстоящего разговора, и, переминаясь с подошвы на подошву на комфортном расстоянии, Ноа мягко произнес: - Вы не считаете, что они, - он размытым жестом указал в сторону кладбища, которое они оба недавно покинули, - хотели бы узнать, что только что произошло? – «И я тоже, раз уж мы заговорили об этом».

Raven Adams: Внутреннее равновесие восстанавливалось медленно, с каждым вздохом, которые Рэйвен старалась делать ровными, глубокими, не позволяя себе нервно и быстро втягивать воздух с запахом моря и зелени, успокаивая рваные, нехорошие эмоции внутри. Страх, близкий к панике. Неуверенность, вступившая в конфликт с давней паранойей. Готовность отстаивать свои действия, довести начатое до конца - если только ей попытались бы всерьез помешать. Все это уже не нужно. Все это - пусть уляжется, как волна, загнанная в тихий залив. Успокоится и растворится, поглотится, будто и не было ее никогда. Будто Другая никогда не боялась, никогда не сомневалась, и всегда была уверена в правильности своих действий. Такой она вернется в лагерь к выжившим. Такой она сможет встретить и их вопросы, и возмущения, и... наверное, благодарность. Голос. Голос ворвался в ее мысли, словно кто-то бросил камень в воду - вновь смешав все ее попытки привести себя в привычное равнодушно-молчаливое спокойствие. Кажется, этот голос преследовал ее весь вечер... всю ночь. Зачем?.. Ах, да. Гробовщик же должен следить за ней. Не дать ей возможности улизнуть. Убедиться, что пленница-помощница здесь, на виду, не ищет способа пропасть в джунглях и удрать. Разумеется. Больше всего в лагере выживших Рэйвен не хватало одиночества. Того самого, которое было так комфортно у Других - когда ее не замечали, не обращались без надобности, и вообще уважали ее право находиться поодаль, в тени. Хотя... если честно - уважали ли? Нет. Им было просто наплевать. Выжившим тоже наплевать, но при этом она должна каждым мгновением своего пребывания на пляже доказывать, что не собирается убегать. Даже сейчас, когда больше всего на свете ей хочется спрятаться от их удушающих, липких взглядов. Включая этот, на который она натыкается, открыв глаза и пытаясь во вздохе подавить раздражение. - Позднее, - жесткость ее голоса создавала неприятный контраст с той мягкостью, которая звучала в тоне Лутцгера. Одна мысль о том, что ей сейчас надо идти обратно, пояснять, извиняясь и отбрыкиваясь от навязанных благодарностей, двигавшие ею мотивы, рассказывать про дар общения с мертвыми, сдавливала горло и заставляла желудок неприятно сжиматься, словно он желал избавиться от несуществующего содержимого. Нет, нет, только не туда, не к ним. Дайте ей побыть одной. "Дай мне побыть в одиночестве", - взгляд глаза в глаза. Взгляда мало. - Мне надо побыть одной. Я не сбегу, даю слово, я вернусь в лагерь к утру, - слова давались с некоторым трудом, и в них, таких четких, совершенно неженских по тону, предательской тонкой ноткой звучала мольба, пролившаяся целой короткой трелью в еще одном слове, последнем, которое Рэйвен произнесла прежде чем выпрямиться, оттолкнувшись от дерева, и снова пойти прочь, не оборачиваясь. - Пожалуйста. Она не стала углубляться в джунгли и не продолжила свой путь вдоль полосы, отделяющей лес от пляжа, а прошла вперед, по песку, под раскинувшимся огромным звездным небом - к волнам, мягко и пенисто накатывающим на берег и отбегающим прочь. И там, не дойдя несколько метров до бескрайней водной черноты, отделявшейся линией мокрого песка, села, обняв колени и устало ссутулив плечи. Ветер трепал ее волосы и освежал лицо морскими солеными каплями - закрыв глаза, Рэйвен почувствовала, как ее разбитый вдребезги футляр из спокойствия и равнодушия начинает восстанавливаться, и, наверное, ближе к утру восстановится почти полностью, если... Если этот человек, наконец, уйдет и оставит ее в покое. Если.

Noah Lutzger: Разговаривать с Рэйвен было все равно что пытаться стащить что-то чрезвычайно привлекательное на вкус у повара из-под ножа в процессе нарезки – Лутцгер никак не мог отделаться от ощущения, что каждый раз, что-то спрашивая, он рискует получить по рукам. Да-да, ножом, может быть, тоже, если бы только тот у Рэйвен в такие моменты был. Хотя категоричность и однозначность ее реплик были равноценны острому лезвию, призванные отрубить все дальнейшие попытки общаться, которых Ноа не оставлял. Тем не менее, резкий не под стать его осторожности ответ на приглашение заставил Лутцгера несколько стушеваться и задать вопрос уже себе, а не выглядит ли он теперь назойливой рыбой-прилипалой вместо сурового надзирателя. Сложно сказать, что на месте Рэйвен злило бы его больше, и поэтому Ноа не хотел быть ни тем, ни другим. Сложно сказать, что бы он вообще чувствовал сейчас, предскажи он чье-то воскресение, разори он могилу на глазах у изумленных граждан. Что бы его гнало прочь от людей, как гонит сейчас ее? Усталость от физической работы, после которой просто не хочется ничего, кроме молчаливого отдыха? Недоверие и опасение, что, не оценив поступка, люди накажут вместо того, чтобы благодарить? Чувство протеста, демонстративное признание себя лишней, а благодарность – ненужной? Скромность? Или смущение – чтобы совершить правильное дело и спасти жизнь одного из этих людей, Рэйвен пришлось безрассудно покуситься на то, что, безусловно, берет их всех за душу, ее видели и теперь считают чуть ли не сумасшедшей?.. «Так почему бы тогда все не объяснить, как и обещала?» - желание понимать происходящее точило Лутцгера изнутри лезвием не менее острым. И чем настойчивее Другая гнала его прочь, тем больше обострялось его стремление дознаться до правды, будто вступая в драку на кинжалах с закрытостью девушки. Остаться без ответов оказалось не таким безболезненным, как Ноа думал поначалу. Неопределенность вызывала у него смутную внутреннюю нервозность, которая стала дополнительной причиной оставить просьбу Рэйвен временно без внимания. За этой нервозностью и темнотой та вряд ли заметила его взгляд с сожалением, которым Лутцгер проводил ее в спину: «Не хочу вас мучить, но…». - Вы сможете забыть о случившемся хоть на всю ночь, уверяю, - торопливо пообещал Ноа вдогонку. Но то, что он поспешил за девушкой, неловко задевая ногами мелкие кустарники и хворост, означало, что, если у нее и появится такая возможность, то явно не прямо сейчас. Да и казалось бы, зачем прятаться? Зачем задвигать на задний план ее поступок, когда о нем надо кричать? Ведь тогда о Рэйвен могут заговорить по-другому - не как о подозрительной случайности из вражеского лагеря, не как о пленнице. Как о человеке, сделавшем что-то ценное для этого сообщества, принесшем кому-то счастье. Будет меньше этих взглядов украдкой, под которыми – Лутцгер видел – она будто в камень превращается. Если и с Саидом все будет относительно хорошо, Рэйвен даже сможет купаться в лучах славы. Ноа кинул взгляд на слегка призрачную в отсветах звезд и далеких костров фигуру девушки, садящуюся на песок. Наверно, в самом этом движении угадывалось четкое «нет» в ответ на все эти его теории. Другая не производила впечатления желающей понравиться, и Ноа было это по душе. Во всяком случае, подчеркивание собственных заслуг означало бы стремление как можно быстрее втереться в доверие, которое может выдать засланного казачка вроде Итана. Хотя нет, Итан был умен – медленно и тихо вел свою игру, а Рэйвен могла и притворяться, что самое важное ей как раз и не требуется. Лутцгер остановился в шаге от нее, посмотрел на ее устало ссутуленные плечи сверху вниз и подумал: «Если это так, мне, наверно, будет очень жаль. Я не хочу». Вокруг было так спокойно, что сам шумящий океан словно шептал недовольным тоном: тсс, не возвышайся над ней, спрячься, спрячься, держи голову ниже… Стоя во весь рост перед открытым морем, Ноа правда почувствовал себя немного неуютно и, все так же поддерживая короткую, но стабильную дистанцию, опустился на песок спиной к Рэйвен, сначала на корточки, а затем невольно и почти в точности копируя ее позу. Ночные джунгли, к которым он повернулся лицом, чем-то напомнили ему девушку, чье присутствие он чувствовал затылком – черные, неизведанные, незнакомые, нелюдимые, не дающие ответов. Не оборачиваясь и от этой любопытной параллели не понимая полностью, к кому и куда обращается, Лутцгер продолжил свою предыдущую фразу: - …Просто, пожалуйста, хотя бы скажите мне, как вы поняли? Как вы поняли, что Мартин жив? Вы ведь догадались с самого начала, не так ли? – на какую-то секунду в голосе Ноа послышалось умоляющее непонимание. - А я как-то мог это определить? - «Или просто не глядя закопал человека заживо?». Лутцгер наконец стал отдавать себе отчет в том, почему логическое объяснение происходящему так ему необходимо. Он предпочел бы развеять угрызения совести, постепенно начинающие наползать на него как волны океана и темнота из джунглей и напоминать, что именно он мог упустить какую-нибудь важную деталь, и это чуть не привело к настоящей беде. И пускай в самом худшем случае никто бы так и не узнал, от чего на самом деле умер Мартин, подумать о своей роли в этом Ноа было жутковато.

Raven Adams: Она спиной чувствовала его приближение, взгляд, но не двинулась с места и не повернулась даже когда Лутцгер уселся на песок, только еле слышно вздохнула, и этот вздох слизало с берега тихим шумом набегающей волны. Дальше пытаться не имело смысла - он не отпустит ее, не позволит побыть одной. Значит, Рэйвен придется побыть одной рядом с ним. Так она тоже умеет. Молчание длилось несколько минут, и тишина над пляжем нарушалась лишь шелестом джунглей позади и шепотом воды впереди нее, пока Рэйвен устало подбирала слова, пытаясь решить, как именно донести до своего тюремщика, не оставлявшего ее даже сейчас, правду, и при этом не вызвать излишнее недоверие. Лучше бы в ее дар не верили Другие, все было бы намного проще. Особенно Бенджамин Лайнус. Эти попытки вымотали ее еще больше. Вдохнув соленую свежесть, оставленную очередной волной, Рэйвен, наконец, заговорила, глядя куда-то вдаль, где черный океан соприкасался с черным горизонтом, делясь с ним отражением звезд. Но только про себя. "Он молчал. Когда у них остаются здесь незаконченные дела - они приходят, просят, умоляют и угрожают," - ее голос в собственных мыслях звучал глухо, будто эхо, чужое на пляже и впитывавшееся в песок, как вода. "У Мартина осталась Вивьен. А он молчал. Не приходил и не отзывался. Я искала его, но так и не нашла. Объяснение этому могло быть только одно - он жив." Рэйвен не проронила ни звука, и ее невысказанные слова, как замок из песка, тоже были слизаны океанским прибоем. Поверит ли Лутцгер в то, что она хочет сказать? Поймет ли недосказанное? Все это казалось несущественным. Он просил правду - вот она, и пусть делает с этой правдой что хочет. Большего Рэйвен дать ему не силах. Кроме, разве что... Губы ее дрогнули в насмешке над самой собой, и в реальности голос звучал уже более естественно, как будто то, о чем она думала раньше, было лишь шуткой, страшилкой, рассказанной у костра, а настоящее - вот оно, держи. - В джунглях есть паук, от укуса которого человека парализует. Он выглядит как мертвый, но не мертв, и очнется через несколько часов, главное - дождаться. У нас... у них... у Других, как вы называете жителей Острова, один раз человек очнулся во время собственных похорон. Еще одна правда, кажущаяся нормальной, реальной, не отдающая мертвечиной и призраками - забирай ее, чужак, забирай и уходи. Это ты скормишь всем остальным, и они поверят, но будут недоумевать - почему эта странная женщина из лагеря Других не сказала сразу? Почему морочила им головы несколько часов, а потом раскопала свежую могилу, едва успев спасти несчастного Мартина? Раздумывала и решала, жить ему или умереть? Сомневалась и ждала веления какого-то языческого островного бога? Или просто любит копаться в земле, как и сам Гробовщик, с лопатой чувствующий себя на своем месте? Ей все равно, пусть решают сами. А она только доскажет Лутцгеру... почти все, увязывая две разных правды, высказанную и невысказанную, в одну истину. - Меня там не было тогда. Я вспомнила об этом не сразу. "Когда уже раскапывала могилу." Верит ли он ей? Наверное, погляди Рэйвен в его глаза, она бы поняла, но вероятность натолкнуться на ледяную стену недоверия была куда выше, чем встретить понимание и доверие ее словам. Потому... да, хорошо, что она сидит спиной, что он сидит спиной, что ей нет необходимости окунаться в его сомнения - пусть плескается в них сам.

Noah Lutzger: Подумать только, какие опасности таят в себе тропики. Как будто мало Других, мало похищений детей и беременных женщин, как будто мало голода, мало непосильного для цивилизованного человека труда, чтобы снизить численность живых в дымящемся сейчас кострами лагере. Да еще эти белые медведи… Странная здесь фауна. И разнообразие форм жизни, признаться, с непривычки смущало специалиста по смерти, и едва ли только тем, что, собирая хворост, он сам мог запросто оказаться на месте Мартина. И, кто знает, быть может, Ноа повезло бы меньше, и в округе не нашлось бы такой осведомленной и настойчивой Рэйвен, чтобы вызволить его из земляной темницы. Встреча Лутцгера с нею судьбоносна. Для Мартина. - Что ж вы сразу про паука не сказали! – удивленно воскликнул Ноа, впрочем, без подозрительности, не задавая вопрос, а просто поражаясь повороту событий. Отчасти ему стало чуть неловко от ощущения, будто он сам виноват, что не выслушал Рэйвен внимательно и не воспринял нужной информации. После шока от поступка Другой с раскапыванием могилы дневные разговоры терялись в тумане. – Я сожалею, что не слушал вас с самого начала. – Ноа немного наклонил голову и шаркнул носком ступни по прохладному песку, нарисовав аккуратную дугу. – Мартин должен быть благодарен, что ему повстречались вы. «Вас ему Бог послал. – Ноа воздержался от пафоса. – Если он есть». Неуместно было бы упоминать то, во что Лутцгер тщетно не верил, и не сказать при этом о силах, в которые верила собеседница. В какие там силы острова верят Другие? Рэйвен так ему и не сказала. Какие боги, по убеждениям Других, устроили встречу Мартина и этой девушки? И, наконец, каким образом, согласно своей островной вере, эти люди хоронят своих мертвых? То ли недавно представившаяся возможность прикоснуться лопатой к земле, то ли просто хорошо скрываемая тоска по своему промыслу пробудила в Ноа профессиональный интерес. Изучившего в подростковом возрасте погребальные традиции многих народов, его не мог не заинтересовать этот вопрос, как и любопытный случай, рассказанный Рэйвен. - Весело там у вас… у них, - заметил Лутцгер, неуклюже поправившись вслед за девушкой. Так «у нас», «у них» или «у Других»? Ведь всю жизнь человек причисляет себя к каким-то социальным группам: школа, институт, соседи в студенческом общежитии, коллеги, ассоциация похоронных бюро, клуб книголюбов, американцы, натуралы, синагога, пацифисты, хиппи, корпорация «Дхарма Инишиатив», выжившие с рейса 815, Другие… Это насущная необходимость социального существа – иметь возможность сказать «у нас». И когда тебе приходится в своей речи исправлять «мы» на «они», «у нас» на «у них», использовать для своей группы принятое у чужаков название, отрицать свою причастность к ней, не примыкая к новой, это заслуживает сочувствия. Почему она так сказала? По той ли причине, по которой оказалась возле неприятельского лагеря совершенно одна? Потому что не хочет иметь с Другими ничего общего или потому что хочет, чтобы Лутцгер так думал? Или потому что ей стыдно и неудобно сейчас, после победного спасения Мартина, причислять себя к людям, которые подобных Мартину убивали, похищали и подвергали другому насилию? Может ли ее мучить совесть за Скотта, за Майкла, за Джека, за Кейт, за Сойера, даже если Рэйвен сама, быть может, не прикасалась к ним и пальцем, подобно тому, как Ноа без вины грызет себя за то, что случайно зарыл в землю живого человека? Может ли Рэйвен пытаться оградиться от взглядов укора в свою сторону, ослабляя на словах связи со своим племенем? Нелогично было бы думать, будто она хочет полностью переметнуться на сторону выживших, потому что любому понятно, что здесь ей никогда не будут до конца доверять, да и какой смысл присоединяться к заведомо проигрывающей стороне? Тем не менее, заминка в речи девушки показалась Ноа искренней, и он с большей радостью списал бы ее на попытку психологически защитить себя и даже на чувство такта, чем на стремление обманом убедить его, что Другая теперь на их стороне. - В тот раз обошлось без погребения людей заживо? – улыбнулся Лутцгер одной интонацией. «Расскажите мне еще о вас… То есть, о них».



полная версия страницы